Младшая совсем не игриво толкнула среднюю локтем. Двуглазка не ответила, лишь чуть отодвинулась от сестры.

– Тут я с твоим дедом Восьминогом полностью согласен, – съязвил парень.

– При чем тут Восьминог? – прищурилась Одноглазка. – Восьминог нам дядька, да и тот двоюродный.

– Ладно, сестры. Пора отвести его в деревню, – подытожила Трехглазка.

– Вас целая деревня?! – Лавочкин представил селение, полное Семиухов, Восьминогов и Многоглазок.

Он сыронизировал про себя: «Прямо как в Петербурге, в музее… Ну, там где в пробирках заспиртовано всякое… Как же его?..»

– А зачем я вам? – спросил солдат.

– Будешь шутом.

– Я не умею шутить.

– А тебе не нужно, ты и так смешной, – заржали Одноглазка с Трехглазкой. – Ага, а то наша дуреха всем надоела.

Коля посмотрел на Двуглазку. Та уставилась куда-то мимо. Взглядом сломленного, затюканного человека.

«Елки-моталки… А девчонка-то единственная нормальная в целой деревне. Можно сказать, за всех нас отдувается», – подумал Коля. В его памяти всплыли детские воспоминания: он с друзьями частенько дразнил старого хромого соседа. Стало стыдно, и захотелось помочь Двуглазке.

Парень встал с травы.

– Никуда я не пойду. Более того, если ты, Двуглазка, готова, то я возьму тебя с собой и уведу к нормальным людям.

– К уродам?! – снова рассмеялись младшая со старшей.

Средняя недоверчиво заглянула в Колины глаза.

– Не бойся, – сказал он. – Захочешь – поселишься у гномов, а не захочешь – отведу к доброй женщине Красной Шапочке.

Солдат протянул руку, мол, пойдем.

Двуглазка поверила. Кивнула, шагнула к незнакомому парню.

– Эге, не так скоро! Чего захотели! – взвизгнула Одноглазка. – На этот случай с нами гуляет братец. Кстати, где он?

– Вон, в роще, – подсказала Трехглазка. – Грибы ищет.

Лавочкин обернулся в указанном направлении. Из кустов торчала большая голова. Братца наверняка звали Трехрот Двуносыч. Особого ума на лице не читалось.

– Эй, брат! – проорала Одноглазка. – Тут нас обижают! Защищай!

Родственничек выскочил из-за густых ветвей, и у Коли возникло подозрение, что имя защитника все же Четырехрук.

К поясу красавца были пристегнуты четыре сабли.

– Для крестьянина он слишком благородно вооружен, – проговорил солдат, скорее себе, чем сестрам Четырехрука.

– Мы – из обедневшего дворянского рода, – высокомерно произнесла Трехглазка. – У нас такое мощное и роскошное генеалогическое дерево, что…

– Я бы на твоем месте этим чахлым кустиком не хвастался, – закончил за нее Коля.

– Бра-а-ат! – капризно завопила Трехглазка. – Оскорбляют!..

Рядовой Лавочкин заметил: Четырехрук не может быстро бегать – кривоватые ножки ковыляли, а не шагали. Солдат мысленно сравнил его с комодом: братец «разноглазок» был настолько коренаст и ширококостен, что казался квадратным.

Наконец отпрыск обедневшего рода вывалился на берег речки. Выхватив из ножен все четыре сабли, боец отчаянно закрутил ими, рискуя отхватить себе какую-нибудь часть тела, и торжественно выкрикнул тремя ртами:

– Презренный оскорбитель! Я желаю скрестить с тобой клинки!

– Скрестить?! Ишь ты, мичуринец, – нервно хохотнул Коля, сжимая рукоять единственного кинжала. – И потом, у тебя преимущество.

– Нет, это у тебя недостаток.

«Болтает ловко, да вряд ли догонит», – постановил солдат.

– Двуглазка, – сказал он. – Если ты не передумала, то самое время смываться.

Прихватив ее за руку, парень побежал к коню. Девушка не растерялась, не замешкалась.

Сестры не двинулись, полагаясь на удаль братца. Тот закосолапил вслед беглецам, крича нечто разочарованно-оскорбительное. Но Коля и Двуглазка уже садились на коня.

– Вернись и сразись со мной, уродец! – сипел Четырехрук.

– Мы не гордые, – шепнул Двуглазке Лавочкин и стукнул жеребца каблуками по бокам.

Проскакав около часа, солдат и его новая спутница сделали привал. Перекусили.

– Как зовут твоего брата? – спросил Коля.

– Не знаю почему, но Трехчленом, – ответила девушка.

– Теперь понятно, отчего он так бесшабашно у пояса сабельками машет.

Помолчали.

– А что за у вас деревня-то такая? – поинтересовался он.

– Давным-давно наши предки ушли от людей, которых мы называем уродами. По легенде, уроды смеялись над нами… над ними. Вот они и удалились на границу Драконьей долины. Там нет уродов, а драконы забредают к нам не часто. Так и живем… живут.

Она не могла свыкнуться с тем, что убежала из дома. Нет, она жалела о своем поступке. Скорее, не верилось: «Неужели я действительно ушла?»

До вечера оставалось часа три. Двуглазка ежилась, но не от прохлады. Парень догадался, ее что-то пугает.

– Ты боишься?

– Еще бы! – чуть ли не шепотом сказала она. – Тут же кругом драконы! Неужели тебе не страшно?

– Нет, – Лавочкин развел руками. – Я их просто не вижу.

– А, ну ясно… Ты рыцарь, – вздохнула Двуглазка. – А я – девственница.

– Ты девственница?! Вот так удача! – раздался голос откуда-то со стороны реки.

Коля и беглая «уродка» разом обернулись на голос.

Над водой висела драконья голова. Коричневая, сараеподобная, с большими глазами и дымящимися ноздрями. Рот ящера растянулся в улыбке. Из ивняка, росшего на противоположном берегу, высунулись еще две головы. Не менее довольные.

– Петь умеешь?

– Д-да… – выдавила девушка. – Любимое занятие… С малых ногтей уходила в поле и целыми днями пела…

– Покажи!

– Я никогда… для кого-нибудь. Только в одиночестве.

– Не стесняйся, дитя. У тебя получится, – успокаивающе проговорил ящер.

Ситуация была просто нереальная – петь по заявке дракона. После непродолжительного растерянного раздумья Двуглазка откашлялась и запела чистым, чуть дрожащим голоском:

Тут прозвучали три громких «бултых!».

Лавочкин и девушка утерли брызги с лиц.

Оказалось, что дракон, замлев от пения Двуглазки, окончательно расслабил шеи и уронил головы в чистые воды. В те самые, куда секунду назад лились большие ящериные слезы.

Головы вынырнули, умильно улыбаясь.

– Подлинное искусство! – душевно прошипел дракон. – Будь моею!

– В каком это смысле? – ошалела Двуглазка.

– Будь моею певуньей. Я поселю тебя в маленькой золотой башне. Каждый вечер ты будешь исполнять песни, а я стану тебя кормить и лелеять.

– Эй, товарищ спонсор! – вклинился Коля, ощущая легкое дежавю.

Девушка, дракон и он… Знакомый сюжет.

– Да-да, ты, меценат склизкий! Я, по ходу дела, рыцарь. Барон Николас Могучий, если ты в курсе, кто это.

– Наслышан…

Ящер явно струхнул. Головы отодвинулись подальше, улыбки поблекли. Парень продолжил:

– Ты, надо думать, в курсе, что обычно бывает между драконом и рыцарем из-за прекрасных девственниц?

– Вполне. Но в нашем случае, смею заверить, нет никаких поводов для конфликта. Вы, юноша, носите в сердце совершенно четкий след иной дамы. Мне это абсолютно ясно. Следовательно, прекрасная певунья не занята. Я не буду ее обижать и уж тем более пожирать. Если ее пение мне прискучит, мы вместе подберем ей нового пылкого поклонника.

В доказательство своей пылкости дракон выпустил из пастей по черному дымному облаку.

– Звучит идеально, только не слишком верится, – возразил Лавочкин.

– Ваши опасения вполне оправданны… Не спорю, совсем недавно драконы предпочитали кушать надоевших певуний, но исследования нашего лучшего ученого – неподражаемого Гроссешланге показали, что поедание людей повышает уровень плохих веществ в драконьей крови, ведет к закупорке сосудов и, как следствие, к снижению продолжительности жизни и скорой смертности. К тому же волосы, зубы и некоторые кости не перевариваются, ранят кишечник и ведут к язве.