«Друг друга нам нельзя касаться…» Друг друга нам нельзя касаться, Ни сном, ни голосом задев. Лишь оглянись – и вновь раздастся Кружащий, тающий напев. Лишь оглянись – и вновь прольется На раздорожье ворох трав, И птичье племя распоется, Листву на ноты разобрав. «Ты вошла – и по‐новому время пошло…» Ты вошла – и по‐новому время пошло, От тебя начиная отсчет. В этот год все поимое светом взошло, И казалось не кончится год. И казалось… А в дивном беспамятстве ваз По неделям не вяли цветы, И не двигалось солнце, и мучило нас, И сияло нам до слепоты. Птицы пели – и ты просыпалась, смеясь, И лазурь проливалась в ответ, Запевала свирель, и вилась, и вилась, И казалось не кончится свет. Аленушке Дитя, Аленушка, Аленка! Ручонка – тоненький смычок, Воздушно‐шелковая чёлка, На синей кофточке жучок. В чернилах пальцы. Не сидится На месте. Вроде ветерка: Летает, нежится, кружится; Нетерпелива и легка. Красуется, читает книжки Про рыцарей и королей. А молчаливые мальчишки Уже записки пишут ей. В записках бред. Как это ново! Ответа нет. Посланье вновь. И в воздухе витает слово Еще незримое… Знание Знаю я ярость и мощь твою когда ты обрушиваешься внезапно… Знаю любовь твою что расщепляет мозг расплавляет сознание Знаю гнев твой что вздымается кровью от лживого слова… Знаю все твое и этого довольно… [Всё во всем] Это ты расщепляешь замыкающиеся в темном Это ты связуешь рассеянное в сомнении Это ты прорастаешь в опустевшем сознании Это ты мучительно прорастаешь в замкнувшемся самосознании Это ты светло прорастаешь в больном сознании Это ты неожиданно отступаешь и отвращаешься… память неожиданно отступает и медленно отступает жизнь Это ты объемлешь всё Это ты прорастаешь во всем Это ты всё во всём 1987 «А душа все летает туда…» А душа все летает туда, И дрожит, и под окнами бродит, Будто тать в ожиданье суда, Где последняя ночь на исходе. Разве можно так больно любить? Разве свет не повинен смежаться? Говорят: нужно память убить. Что мне в том? Нам уже не расстаться. Нам уже не проститься с тобой. Это будет без времени длиться. Выжжет сердце. Скрестится с судьбой. И умрет. И опять возвратится. Загадка Ни журавль, ни синица, А доволен сам собой, Хорохорится, ершится, Побродяжка городской. Сердобольная жилетка, Да опасливый зрачок, С ноготок грудная клетка, Хвастунишка, дурачок. Все б ему прыжки да прятки По задворкам, по верхам. С огольца и взятки гладки, Сам встает, ложится сам. День‐деньской одна забота: Был бы цел да был бы сыт. От призора, приворота Сам себя заговорит. Сам найдет себе горбушку, Сам возьмет себе подружку. Сам потужит‐погрустит, Позабудет, посвистит. «Горчайший мой собрат и друг…» Горчайший мой собрат и друг Тишайший, ткущий под сурдинку Созвучий вздорных полукруг, Смятеннейшую паутинку, Смотри! что лебединый крик Звезда взошла в последней трети, Скорбит пред вечностью старик, А белый ангел двери метит. И твердь сдвигается дрожа, И вширь ложится книга жизни… Семижды имени бежав, Душа откроется на тризне. В последней, смертной наготе И прямоте. Крыла расправит… И нам земные сны и те, И те грядущие оставит. И нет их слаще и страшней, И жизнь глядит в себя, как в небыль, И отирает слезы небом, И белый город снится ей. «Свет ли слабеющий…» Свет ли слабеющий Издалека?.. Круто на запад Идут облака. В дымке у края Теряется след, Ни возвращенья, Ни памяти нет. |
