Три сонета Девушке – осветителю в театре Я встретил вас! Вот вам букет из роз! Вам, пересмешница, сказавшей: ложе – ложь. Вам, желтоокая. Вам, ветреница слов. Вам, дщерь Юдифи. Вам, блудница снов. Вот вам сонет! Светите им из лож! (Раба на сцену! Свет! О, как угрюм.) Вам муки муз. Мне – мук. Благодарю! Он ваш. Он вам. И. да святится ложь! Ни локтя правды. Правда (сон и снег!) — когда без вас. О вас, для вас – лишь ложь. Вы – песнь сирен. Она – лишь воск, лишь вождь ушей и губ. Вас забыванье в дне уместится. Твердите: ложе – ложь… Я встретил вас. Дня нет… Дня нет. И роли нет. Пишу слова. Ваш выход, иудейка, и – ваш меч! Ваш. Воли не прошу. Сон воли – вам. Мне – ремесло, и жертвенник возжечь! Возжечь – и не писать! Луну – и выть! И кончено! И не расти трава! И наг мой слог, и на груди глава, как дай вам бог!.. А коль не даст – увы! Увы, моя! Осталось долюбить остаток. И осадок не будить. Он птица не синица – воронье. Он сказ не голос – скрежет по стеклу. Смыкаю слух. За двух молюсь теплу. Но не о вас моление мое! Теперь о вас молчание мое. Мое прощание. Не мстит моя молва. Раздам слова. Но вам, лишь – жалость вам. Теперь – ни зла нет. И трава быльё. И сам! Гори мой карточный, мой май! Крыла иллюзий – лепестками люстр. И явь, как явь, и колокольный лай к заутрене, приемлю – и молюсь! Молюсь! За семь надежд – семь белых стай. за семь небес – семь осиянных рун. (О, сети солнц – лишь неизбежность лун!) Молюсь! Свети же солнце и сверкай! Свергай и лейся! И да будет миг добра и утра, муки и любви! май 1979 г. «Теперь зима опомнится едва…»
Теперь зима опомнится едва, Как беглый царь, на грани отреченья, И Днепр, огибая острова, Сплавляет лед по чинному теченью. Залив раскрыт. Строптивым сквозняком Продуты флейты ивняка речного. Песок речной, дрожа озябшим ртом, Глотает брагу снежного покрова. Люблю смотреть на этот слезный пир С крутого парка на высоком склоне, Где под рукой прибрежный тонет мир И все Левобережье на ладони. А в городе гадают по часам. Я сам включаюсь в этот счет проворный. И горбится асфальт глубоко‐черный, И шляется за мною по пятам. И тут, и там уже витает хмель. В составе воздуха – переизбыток влаги. И повинуясь удивленной тяге, Слетает с крыш дочерняя капель. «Ладони твои – два дара, две доли…» Ладони твои – два дара, две доли, Две птицы, на волю отпущенных в поле. Скитаются где‐то, с чужими сплетаются, Тепло им, ладоням – они забываются… Взовьются – и канут. И станут со мною Горючей травою, плакучей листвою. «Синяя ночь. Тишь и теплынь. Око…» Синяя ночь. Тишь и теплынь. Око Талой луны перья небес чистит. И тополя все в серебре – сколько Белых монет – не сосчитать! – листьев. Но раскрадет свет серебра – утро. Но исклюют тишь тишины – птицы. Нет мне богатств – тени твоей смуты. Нет тишины – голос, твои лица… Надпись на книге Знаю, когда‐нибудь вновь, книгу открыв, ты забытую Надпись прочтешь, а меж строк память живую мою. Глянут не глядя зрачки, ласточки воспоминаний Зыбкий покинут приют и закружат над тобой… И, с этих пор, ты полюбишь эти нехитрые строки, Где осыпается время, как золоченый песок. «Этот город сам не свой…» Этот город сам не свой, Без тебя неузнаваем, А вчера казался раем И беседовал со мной. Без тебя властитель мой, Мой учитель, свод Софийский, Гордый крестник византийский, Клонит купол золотой. Вез тебя перевитой, Бирюзовый, как в апреле, Ослепительный «Растрелли» Не парит над суетой. Без тебя калитки той, В старый сад, никто не ищет. Без тебя я сам, как нищий Над копилкою пустой. На день рождения Год от года, Счет от счета Все труднее сердце дышит. День рожденья, День круженья Все печальнее и тише. Только нет его милее, Легче нет, Прозрачней нету — Беглой спицей В колеснице Он прокатится по свету. |
