По-моему, она почти готова меня ударить:
— А ты не боишься указать врагу его слабое место?
— Нет, — отвечаю, — потому что ты всё равно не сможешь это исправить. Любую расу можно охарактеризовать одним словом…
Давай, Романа, прояви характер. Лучшая защита — нападение.
— Уж вас-то — безусловно, — она гордо задирает курносый нос.
Беззвучно хмыкаю. Знаю, что за слово имеется в виду. Вот и обломись:
— Унисон.
Пауза. Романа словно споткнулась об эти три коротких слога.
— Унисон, — повторяю. — Сколько бы нас ни было, мы всегда думаем и действуем в унисон. У меня была… выражаясь вашими примитивными понятиями, подруга. Она сравнила далеков не с винтиками в механизме, а с клетками живого организма. Клетке не надо думать о проблемах всего тела или даже органа, к которому она относится — ей достаточно качественно и добросовестно выполнять свои обязанности, чтобы организм жил. Каждая клетка действует в унисон с остальными по всему организму, и ей не нужны причины, чтобы делать свою работу. Но вместе с тем они, все до единой, живые. Они могут испытывать и голод, и холод, и боль, но до последнего стараются обеспечить жизнь всего тела, в целом, без частностей. Так и мы. Не только мы живые, но и наша Империя — живое существо. Мы так… чувствуем. А вы так не можете. Поэтому вы слабее. Вы не способны на унисон, не способны работать только на одну цель с полной отдачей. Здесь, на корабле, я пыталась выстроить между нами всеми нечто подобное, пыталась ради этого демонстировать те качества, которые вы определяете, как дружелюбие, понимание, снисхождение к несовершенству, милосердие. Редкость для моих соплеменников по отношению к низшим существам, так? Вы же отплатили мне в вашем лучшем духе — бунтом. Тебе есть что сказать, Романадворатрелундар Вторая?
Она опускает голову, на этот раз по-настоящему войдя в режим стыда. Даже уши горят. Ничего, пообламывать галлифрейскую гордыньку всегда полезно.
— А ведь я могла убить Ташу Лем. Далеки в гневе порой впадают в режим берсерка, уж тебе ли не знать. Вся та боль, которую она сейчас чувствует, на твоей ответственности. И всё то унижение, которое ты сейчас пережила, тоже прямой результат твоих действий, — говорю, а сама внимательно наблюдаю за блондинкой. Она явно хочет что-то сказать, но глотает слова и мнёт рукава. Неужели до неё всё-таки дошёл намёк насчёт того, что следует молча принять наказание за проступок? Выдерживаю паузу. — Кроме унисона, у далеков есть ещё такое слово, как «справедливость». Таша Лем причинила мне боль — и получила боль в ответ. Ты меня унизила этим бездарным бунтом — и получаешь своё унижение. Это справедливо. Далеки были бы казнены за протест, выраженный в подобной форме, но к вам нерационально применять наши категории, вы… просто говорящие животные. И ещё. Я, возможно, совершу глупость и поступлю совсем нехарактерно для далека, но в целом в разрез с Общей Идеологией мои действия не идут. Я продолжу свои попытки добиться от экипажа режима унисона. Ты собиралась проверить, как работает эмоциональный блок? Проверяй, — и выхожу, оставив её одну посреди консольной.
— Ты… не выгонишь меня? — робко и недоверчиво несётся вслед.
— Ты на бессрочном испытании. Подведёшь ещё хоть раз, хоть кого-нибудь из экипажа «Ди» — приведу приговор в исполнение, — выношу капитанский вердикт, даже не обернувшись.
Уф, вроде расставила все биты в коде. Как же гудят мозги, словно стоишь под сиреной. Похоже, меня наконец-то накрывает. Лёд, мне нужен лёд на пострадавшую голову. Небось, там шишка… Ощупываю затылок — так и есть, да ещё какая здоровенная. Любому живому существу с кальциевыми костями, не усиленными металертом, такой удар проломил бы череп. А у меня — просто сотрясение мозга, теперь несколько дней целиться толком не смогу. Даже странно, что кожу не рассекло, но отёк всё равно ого-го, а ещё подташнивает и шатает. Адреналин отпустил, и симптомы пошли проявляться, как по графику. Полежать бы. Но сперва всё-таки лёд. И где-то там на складе была клубника. Половина ящика. Не съем, так понадкусываю, лишь бы снять стресс, а то даже колени слабеют и почти готовы подломиться. Сама не знаю, как вообще довела до конца выговор Романе, но детали надо было штамповать горячими. Никто не должен видеть меня слабой.
На входе в кают-компанию сталкиваюсь с силурианкой, сжимающей в руке полиэтиленовый мешок с чем-то мокрым и, судя по датчику, холодным. Лёд, несомненно.
— Венди, держи, Хейм велела тебе приложить холодное к ушибу на десять минут… — её лицо делается обеспокоенным. — Тебе помочь?
— Нет, — забираю у неё хладпакет и сразу же прикладываю к шишке. Уй, как же больно!.. Но почти сразу делается хорошо, боль начинает униматься под действием холода. Хоть Вастра на что-то годится в этом сборище безумцев.
— Ты очень бледная, — она не отстаёт, идёт рядом, словно готовясь подхватывать меня в случае падения. Поэтому приходится собраться и не мечтать опереться на стену.
— Сотрясение мозга. Пять суток щадящего режима до восстановления координации движений, обследование головного мозга и зрения. Что с Лем?
— Та… кошка её ещё оперирует. Как-то сращивает кости, прямо сразу, да так ловко, что даже зубы восстанавливает. Не знаю, как она это делает…
— Телекинетический зонд-манипулятор плюс ускоритель биологических процессов организма. И просветка для контроля процесса. Она и впрямь разбирается… — наконец-то моя каюта. Войти, закрыть дверь перед носом Вастры и рухнуть на койку, но разве меня оставят в покое? Тут же свист пневморычага, и ящерица входит внутрь.
— Может, тебе ещё что-нибудь нужно?
Мне нужны покой и тишина, хотя бы скарэл, чтобы унять боль в затылке и разобраться в произошедшем и в себе. Впрочем, можно послать гонца за клубникой… Нет, не сейчас. Тошнота намекает, что вкусное будет лишним. Так что мычу в ответ что-то невнятно-отрицательное с надеждой, что детектив уберётся и прекратит действовать мне на нервы.
Вастра ещё с рэл топчется на пороге. Потом ещё более нерешительно спрашивает:
— Почему ты оставила меня без наказания?
— Разве? — кошусь на неё сквозь пряди волос, завесившие лицо. — Я не заметила.
— Тогда… я не понимаю.
— Тебе не нужно ничего понимать. Оставь мою каюту.
Она в недоумении выходит, так и не догадавшись, что сам факт отсутствия наказания может быть наказанием. Какой вывод сделают Романа и Таша Лем? По моим расчётам, очень простой, характеризующийся ювенильным словечком «подлиза». Да, осознанно они себе такую формулировку не позволят, и даже обвинить Вастру в том, что она переметнулась на мою сторону или как-то меня задобрила, не посмеют. Но на подсознании они именно так всё и должны воспринять. Я просто пользуюсь известными далекам уязвимостями низших, такими, как чувство несправедливости, зависть и тому подобное. Да, мне не хотелось вбивать между членами экипажа клин, мне нужна была слаженность, но увы, я вынуждена стряхнуть пыль со старого принципа «разделяй и властвуй». Хотя, надо отдать должное, детектив не позволила себе заявочек в духе «я не виновата, это всё они», даже не попыталась перевести стрелки. Пожалуй, она мне всё-таки симпатична, единственная из всего экипажа.
Лежу, крепко прижимая хладпакет к месту ушиба. Лёд постепенно тает, но от одной мысли пойти и его подновить становится неприятно. Ладно, как скарэл закончится, вызову роботов-уборщиков, пусть отправят воду и пакет в переработку.
За экипажем, естественно, слежу, но они пока сидят по углам — Романа в консольной не столько тестирует систему автоперевода, сколько зябко ёжится и кусает губы, Вастра забилась в свою каюту и шерстит исторические хроники в поисках очередной возможной точки пересечения с Хищником, Хейм продолжает оперировать Ташу Лем. Что-то такое важное меня царапало всё это время, с момента возвращения в больницу и до сих пор, что-то совсем не связанное с бунтом. Но удар сковородки здорово выбил мыслительный процесс из колеи.
Что же, что же?
Хочется мучительно застонать от бессилия, но только это не поможет. А вот поорать, кстати, будет полезно. Усиливаю звукоизоляцию каюты и, уткнувшись в изголовье койки, кричу, вложив в голос всю злобу и всё раздражение, накопившиеся за сутки. Надо это из себя выкинуть, всё, от и до, или я заработаю агрессиновое отравление и как его результат — режим берсерка. Безо всякой вытяжки варги. Вот ведь умеют меня довести эти низшие твари, а? А всё почему? Потому что я опять слишком близко подпустила их к себе.
