— Ну да, конечно, я из плоти и крови, — соглашается Лем, словно понимает, о чём этот дикарь говорит. Но вот коснуться ему своей одежды — а он сразу же пытается это сделать — она не позволяет, остановив его руку и отступив на шаг.
Надоело мне всё это. Пора работать на результат.
Выпрыгиваю из кабины и иду к аборигенам. Активировать голографический проектор в компьютере-браслете!
— Дагда! — хором вопят дикари, тыкая пальцами в трёхмерное изображение, и табуном кидаются к нему. Хорошо, что я догадалась вызвать проекцию на расстоянии парочки де-леров, ведь она бесплотна, и людишки пролетают насквозь. Кто-то, не удержавшись на ногах, даже валится на траву. Спасибо, что не на меня. Но... Они его знают, что и требовалось доказать.
— Доктор. Где он?
…Через пять скарэлов уже сидим у местных в деревне. Кругом дым коромыслом в честь нежданных гостей, а также грязь и антисанитария, способная вогнать в гроб даже далека. Домашняя скотина запросто заходит в жилые помещения, если так можно назвать убогие вонючие строения, наполовину выкопанные в земле, а наполовину сложенные из камней и прутьев. Нас пытаются лапать все, кому не лень, особенно женщины и дети. Ещё бы, столько блестяшек! У них-то украшения более чем примитивны, из коры, меха, зубов и камешков, в лучшем случае из кое-как обработанных самородных металлов. Вождь (по крайней мере, я хочу надеяться, что здесь уже патриархат, а то с коварными самками договариваться втройне сложней) блистает аж целым ножом из меди и такими же медными надраенными бляхами, нашитыми на длинную кожаную рубаху. Не представляю, что можно таким лезвием отрезать, ведь это ещё даже не бронза. Если только для красоты.
Отвратительный примитивизм.
А самое ужасное в том, что нам придётся участвовать в празднике и пирушке, а про Доктора мы так ничего добиться и не можем, кроме всё тех же трёх слов — «Дагда, Дану, фамори». Впрочем, у Таши и Романы отлично получается объясняться с дикими, как это называется, «на пальцах» — папессе помогает богатая практика, а президент, очевидно, пользуется какой-то формой галлифрейской телепатии, чтобы добиваться результата. Я же чисто из любопытства анализирую всё, что наблюдаю вокруг. Лишним не будет, мало ли с каким планктоном придётся общаться в будущем?
Что касается силурианки, то Вастра вызывает у всех явный и непроходящий интерес, смешанный с суеверной осторожностью. Женщина-ящерица, ещё бы. Но опять же, никто не бормочет никаких молитв и не падает твёрдым лбом в грунт, что немного озадачивает. Лишнее подтверждение правилу, нельзя опираться на так называемую «художественную литературу».
Главной местные всё-таки признали меня, это видно по их отношению. И это несмотря на практически полное отсутствие побрякушек и прочего, что у них должно ассоциироваться с высоким положением (краткая выдержка из базовой гипноленты по ксенобиологии — дикари-скотоводы низших рас придерживаются правила «всё своё ношу с собой», и ранг у них определяется по степени увешанности ненужным барахлом).
Дикие, судя по всему, живут общим хозяйством. Во всяком случае, готовку женщины устроили коллективно, периодически советуясь со старухами. Но ничего из этого я есть, естественно, не собираюсь — мясо мне не по зубам, а лепёшки из какого-то дикого злака, испечённые на раскалённых камнях, пугают критически: по-моему, там глины и бактерий больше, чем полезных углеводов и клетчатки. Вот только воды хочется уже просто кошмарно, и во рту словно слизер нагадил. Может, если попить из родника, то ничего страшного не случится? В конце концов, у меня есть универсальная прививка от любой известной далекам дряни, а земные микроорганизмы мы изучили достаточно. Да и не злые они в этом времени, ведь тут у них нет закалки антибиотиками…
Ещё через двенадцать скарэлов я стараюсь держать нейтральное лицо и не кривиться, пока мы сидим вокруг огромного костра на камнях и брёвнах, а мой экипаж пирует с местными. Мы ведь только заехали спросить, был ли здесь Хищник и что он тут делал!.. Вастра честно заявила, что жареное мясо хуже сырого, но потом быстро добавила, что наполовину прожаренное вполне сгодится — называется, нашла самооправдание. Таше просто тут нравится — я это по всем сканерам вижу. Романа делает хорошую мину при плохой игре и жуёт всякую гадость чисто из вежливости, даже своё коронное «фи» почти ни разу не сказала, но я слышала, что детёныши её уже за глаза так прозвали. Вечно эти ювенильные особи отличаются наблюдательностью, и мне по-прежнему не по себе в их компании. Но я отказалась от всего, приказав папессе как-то меня отмазать, коль скоро она понимает аборигенов лучше меня. Так что при каждой попытке донести до меня глиняное блюдо с жирными сочащимися кусками, пугающими одним своим видом, Таша быстро останавливает людишек и быстро говорит: «Не-не-не!». Поэтому ко мне подходят всё реже.
Маленькая рука осторожно дёргает за плащ сзади. Оборачиваюсь.
Косматая взъерошенная ювенильная особь, да ещё женского пола. В грубых одеждах из кожи и меха, болтающихся до колен. Стоит, глядя на меня во все свои непропорционально огромные тёмные глаза, фоня испугом, осторожностью и одновременно любопытством, а сзади её подзуживает компания постарше. И эта мелочь вдруг совсем робко протягивает мне… букетик дикой земляники! У-у-у, земляники! Аромат отсюда чувствую!!! Есть же вещи, перед которыми невозможно выдерживать фасон. Обернувшаяся Таша неприкрыто фыркает и дёргает за рукав леди-президента, мол, обернись и посмотри на цирк, как далек с соблазном борется. А у меня нет сил даже дать им за это по мозгам, как и отказаться от подношения. Киваю, забираю букетик, выдавливаю улыбку:
— Спасибо… детка.
У Романы неописуемая рожа.
Детёныш расплывается в ответной улыбке от уха до уха и, что-то голося, уносится к своим товарищам. Гм, я впервые здесь улыбнулась. Ведь теперь аборигены сделают какие-нибудь неверные выводы про меня и свою малышню. Разворачиваюсь к костру. Так и подмывает спросить у своих, мол, чего уставились? Но я молчу и заедаю раздражение, ощипывая букетик ягодка за ягодкой. Так лучше, чем ничего.
Не успевает закончиться земляника, как меня опять дёргает маленькая ручонка.
Оборачиваюсь.
Опять эта косматая мелочь, глядящая на меня во все глазищи, но на этот раз у неё грубо слепленная из глины миска, в которой лежат грязные от сажи лепёшки… обильно политые ароматным мёдом. Это что, нарочное издевательство?!
— М-м-м, — издевательски-няшно тянет папесса, — да тебя балуют. Я бы на твоём месте не отказывалась. Неужели желудок усовершенствованного далека не в состоянии переварить ячменную лепёшку?
— У меня глотка спеклась, вот только лепёшки, — бормочу в ответ, чувствуя, что это паршивое оправдание. Но миску принимаю и, с трудом преодолев брезгливость, кладу ладонь на макушку детёныша, от чего она откровенно млеет и даже краснеет. — Иди, детка. Иди.
Разворачиваюсь к столу, отставив миску к ноге.
— Что тебе мешает? — хмыкает папесса, беря и протягивая мне что-то вроде кувшина или горшка. — Просто вода с мёдом. Думаю, родниковая.
Сглатываю наждачный комок в горле. Слух отмечает соблазнительный плеск в ёмкости, датчик температуры показывает, что жидкость очень холодная.
Вода… Холодная… С мёдом… Сперва земляника, теперь это. Лем в курсе, что далеки падки на сладкое на биологическом уровне, мозги-то надо питать. Жизнь с наносистемой в голове ей на пользу не пошла, она слишком хорошо узнала наши слабые места. Уничтожить. Но увы, не сейчас.
— То есть, — хитро продолжает эта мразь, — как грязного блохастого кота сырьём сожрать — так это ты не брезгливая, а как из общей посуды отпить, так сразу брезгуешь? Где логика, капитан?
Скриплю зубами, выдёргиваю у неё ёмкость и впиваюсь в край. Жидкость! Холодная жидкость! Вкуса даже не чувствую, только живительный холод, льющийся в глотку. Слух регистрирует волнами раскатывающуюся тишину, но отрываться от горшка я не собираюсь, раз уж начала. Неважно, какая, но это вода, и ей можно утолить жажду — всю, скопившуюся за много скарэлов. Стереть из себя вкус пыли с фиолетовых перьев, песка из города, утонувшего в миражах, опасного вонючего болота посреди джунглей… И, только опустошив горшок, я наконец перевожу дух и ощущаю медовый аромат и лёгкую сладость во рту.
