Таша любовно собирает свою ручную мясорубку. Может, тоже оружие почистить? Всё, какое есть на борту. Профилактику бортовых систем устроить, тоже всех. Или чем-то ещё себя занять, только чтобы не думать… Нет, если даже примитивный аппарат для смешивания воды и муки скрутить не могу, то мне вот только в двигатели и лезть. Хотя одно дело, пожалуй, у меня действительно имеется. Важное и неотложное, называется «блок памяти девятьсот восемьдесят три-альфа».

Присаживаюсь обратно за консоль, но экран не разворачиваю, ведь рядом Таша Лем. Просто отстукиваю текстовое сообщение для феи-крёстной в виртуальную клетку: «Как только ты попробуешь выйти на связь с Доктором любым способом и дашь ему понять, что находишься на моём корабле, я тебя незамедлительно сотру, а физический носитель уничтожу. Не делай мужу больно ещё раз». Я наивна, но не слишком, и предполагаю, что моя пленница могла найти какую-нибудь брешь в блокировке, а теперь просто выжидает удобного момента. С Ривер бы сталось. Надеюсь, у неё сейчас хватит ума прислушаться к доброму совету? На всякий случай добавляю: «Рискнёшь — пеняй на себя. Больше предупреждать не стану».

Ответ, даже если он и был, я оставляю в режиме игнорирования. Мне вот только с профессором сейчас ругаться, ага. Холодный ужас гложет изнутри и никуда не девается. Мне так страшно никогда не было, даже в тот момент, когда меня, нахально полезшую в императорские архивы, поймали за персональный шифр системы информационной безопасности, а следом прикатило коллективное возмущение императорской охраны, прежде чем на пороге конструкторской появились конвоиры.

Снова встаю. Не могу сидеть на одном месте. Глупо и нерационально, конечно, слоняться по холлу из конца в конец, может, хоть на тренировочной полосе побегать или по мишеням пострелять?

Бряканье под носком ботинка. Варги-палки, стакан. Долбаный стакан с долбаным соком. Стою над растекающейся лужей и вдруг нечаянно перехватываю взгляд папессы. Она, оказывается, уже давно не собирает свой чейнсворд, а глядит на меня, пристально, как в микроскоп на чумную палочку.

— Слушай, — говорит. — Шла бы ты отдохнуть в каюту. А то капитанская паника как-то не вдохновляет.

Ловлю себя на том, что не чувствую гнева, лишь признание факта. Будь бы я хоть каплю адекватнее, наорала бы на неё за такое обвинение, а сейчас даже сил на сопротивление нет, остался лишь страх.

— Что, так заметно? — спрашиваю. Получается глухо и тяжело.

— Далек, который телепается по обозримому пространству, как дерьмо в проруби, безо всякой цели? Ну конечно, ничего не заметно, — саркастически фыркает она. — Я не знаю, что ты там увидела, но ты сейчас в полном неадеквате и совершенно не представляешь, что тебе делать.

— Представляю. Но не уверена, что дадут, — отвечаю совсем тихо.

— Иди-ка ты отдыхать, родная, — всё с тем же холодным и отчасти снисходительным сарказмом продолжает Лем. — Я тут всё приберу. А потом изволь войти в какой-нибудь адекват, чтобы остальные тебя в таком раздрае не видели. Пытаешься держать командирское лицо — так держи его до конца.

Хочу ей сказать: «Иди на хрен». Хочу без разговоров её убить. Но оба «хочу» слишком слабы и тонут в панической тошноте раньше, чем успевают толком оформиться.

Слишком резко и внезапно всё стало крайне плохо. Хуже, чем вообще выдавали расчёты. Я оказалась к этому не готова.

— Иди, иди, тяпни валерьяночки, — сквозь сарказм вдруг пробивается какая-то новая нота. Не могу поверить, это… сочувствие?

Я следую совету и возвращаюсь в каюту скорее от безнадёжности, чем от реальной необходимости в отдыхе. Сна ни в одном глазу, одной оставаться страшно. Хочется заползти к Доктору в медотсек, свернуться на полу рядом с койкой и притвориться гаечкой. Хоть какая-то иллюзия защиты, когда рядом кто-то старше, мудрее и по одну с тобой сторону баррикад. Будь бы я одна, так бы и поступила, но Таша права, нельзя показывать свою слабость экипажу. Вокруг меня низшие существа, склонные пользоваться малейшей уязвимостью старшего по званию, чтобы его сместить. Будь бы на «Ди» хоть один далек, я могла бы с ним спокойно посоветоваться и всё обсудить, а через это получить необходимую моральную поддержку. Но не с девчонками же… Тут если только с Хищником с глазу на глаз пообщаться, но он спит. Может быть, он что-нибудь придумает, когда Хейм разрешит ему проснуться?

Следующие дни превращаются в сплошной туман. Я хожу, что-то делаю, кое-как поддерживаю минимальное общение, но сама чувствую, как всё глубже ухожу в депресняк похлеще того, что был когда-то на базе «Центр», когда мне глубинная проверка памяти светила. Даже с аппетитом те же проблемы, только хуже — глушу воду с глюкозой, и иногда удаётся затолкнуть в себя что-нибудь посущественнее, вроде куска омлета или пары глотков протеинового коктейля. На остальное сразу просыпается тошнота. Вастра говорит, иногда у меня веко дёргается. И до смерти хочется курить. Умом понимаю, что это просто стресс, что общие проблемы важнее собственных и что в таком режиме я склонна пропускать очень важные вещи вроде того невысказанного признания Дельты о ребёнке. Но справиться с собой совершенно не могу даже с помощью медикаментов, исправно выдаваемых врачом. Надо отдать должное Таше Лем, она не пытается под это дело взбрыкнуть и отгоняет девчонок, чтобы не задавали глупые вопросы и не лезли с попытками вывести меня из депрессии. Между делом выясняется, что Романа тоже видела проход с пандусом. То ли её пригласили подняться вместе со мной, то ли на галлифрейский разум блок не подействовал — расчётно, второе вероятнее процентов на семьдесят. И это меня окончательно убеждает, что ничего не привиделось и День Сумерек на носу.

Мне страшно.

…Шестой день? Седьмой? Сбилась со счёта. Ничего не происходит. Корабль на профилактике. Девчонки по большей части тусуются в медотсеке или в ТАРДИС, где есть все развлечения, от библиотеки до бассейна. Меня никто не трогает. Я почти круглосуточно сижу у консоли, отгородившись от окружающих экранами, и делаю вид, что работаю. Хотя, на самом деле, просто сижу и пялюсь в цифры.

— …Полюбуйся. Она уже неделю такая.

— Какая? — голос Доктора. Понятно, его уже подняли из лечащего сна, и Хейм показывает бортовую достопримечательность — далека в чёрной депрессии. Но меня почему-то появление галлифрейского лепрехуна совсем не трогает. В конце концов, это было ожидаемо.

— Вот такая. Спит в лучшем случае по десять минут в сутки. Ничего не ест, только пару стаканов воды с глюкозой за день выцеживает. Ни на что с первого раза не реагирует. И это на успокоительных и антидепрессантах в лошадиных, прости господи, дозах.

— М-да, — тянет Хищник за моей спиной. Взгляд затылком чувствую, но не оборачиваюсь. И так понимаю, что он всё понимает. — Хорошо, метресса, я попробую с ней поговорить. Идите, не беспокойтесь. Ничего хуже моей регенерации, клянусь, не случится.

— Ох, Доктор, — вздыхает кошка. Догадываюсь, что качает головой в своём непропорционально большом чепце. — Если что, зовите. Я пока займу остальных разговором.

— Угу, — удовлетворённо отзывается рыжий, потом выражает признательность более вежливо, — спасибо, метресса! Всё-то вы понимаете.

— Давай, поговори с ней, рыжий кот, — посмеивается она в ответ.

Мягкие, еле слышные шаги в сторону ТАРДИС. Хейм удаляется в галлифрейский корабль, остаёмся мы с Хищником, один на один.

Ну и что я могу ему сказать? Взвыть и броситься на шею, мол, спаси, родной? Нет, остатки гордости ещё не сдохли. Послушаю, что сам скажет, и буду строить диалог от этого фундамента. Оборачиваться не стану, Доктор и по моей спине всё прочтёт. А лицо показывать не хочу — стыдно.

Он какое-то время мнётся, потом прочищает горло. Снова мнётся и топчется на месте, и наконец делает пару нерешительных шагов в мою сторону.

— Гм, коротышка…

— Да, Доктор?

— Не в моих традициях это говорить… В конце концов, те редкие ситуации, когда я был спасён далеками, как правило, заканчивались тем, что далеки меня использовали для своих целей, — бывало, да. Есть чем гордиться. — И сейчас, я догадываюсь, будет то же самое. Но всё равно, спасибо.