– Посмотри, на кого похож! Тебя, как курицу, на кухонных весах можно взвешивать! – бушевала старшая сестра, яростно запихивая джинсы Танюшкина в потертую красную сумку с белой надписью «Спорт». – Два дня как из больницы, а заладил: «Индия, Индия»!

Мать, такая же маленькая, ершистая, помалкивала, недовольно поджимая губы.

– Так я что… я ж не говорил ничего… – виновато бубнил Слава, провожая взглядом исчезающие в сумке джинсы, которые он как раз собирался надеть.

– Чем тебе, скажи на милость, наша средняя полоса не угодила? А прививки? Там же малярии всякие!

– Да спрашивал я насчет прививок, спрашивал. Сказали, на море не надо. Гоа – вообще не Индия, – примирительно отвечал Слава, терпеливо извлекая из сумки только что засунутые сестрой джинсы и сочиняя на ходу: – Здоровый сухой климат…

Он провел ладонью по ежику выгоревших волос, снова с огорчением отметив, что на макушке они продолжают редеть, и неопределенно пожал широкими плечами. Его добродушное лицо выражало мучительную растерянность.

Танюшкину было стыдно. С отпусками в их семье дело обстояло непросто. Мать и старшая сестра Наталья полагали, что он в свои тридцать три еще недостаточно взрослый, чтобы самому выбирать, когда идти отдыхать. И без него все давно распланировано – каникулы у племянников, дача, огород. Спорить с ними было себе дороже.

Однако на этот раз вмешались обстоятельства. Сначала Рожнов порвал его заявление на отпуск, а потом случилась вся эта история с пожаром в гостинице, занимавшей бывший купеческий особняк, и он оказался на больничной койке…

Танюшкин тяжело вздохнул, вспоминая недавний разговор с командиром отделения Чижовым. Тот пришел проведать его в госпитале перед выпиской.

– Черт-те что творится! – начал он, бухая на тумбочку увесистый пакет с богатырскими красными яблоками, густой аромат которых сразу поплыл по палате, побеждая едкие больничные запахи. – Похоже, теперь на начкара всех собак повесят! В городе уже пошли разговоры: мол, неверно оценил обстановку, вторую категорию пожара объявил, когда уже полыхало так, что мама не горюй!

– Рожнов-то чем виноват? – не поверил Танюшкин. – Он с этажей всех людей вывел, лично проверил, что все чисто. Мы с ним замыкающими шли, когда нас огнем отрезало и пришлось через подвал…

– Ты классный тушила, Славка, – перебил его Чижов, – но ты ни хрена не разбираешься в политике!

– В какой еще политике? – не понял Танюшкин.

– Владельцы здания верещат как недорезанные. Мол, мало пожарных расчетов прислали. Страховая сильно недовольна. Ясное дело, им платить не хочется. Экспертов нагнали, под ногами так и шастают.

– А наше начальство что?

– Они ж тоже люди. Если бы ты Рожнова живым доставил, тебе, как герою, медаль на грудь. А так – для отряда ЧП в квадрате! Он – на кладбище, а тебя нашли с пустым баллоном и еле откачали. Сказать по правде, ты сейчас не герой, а нарушитель техники безопасности.

– Слушай, забыл поблагодарить! Это ж ты меня вытащил! – неловко спохватился Танюшкин.

– Врачам спасибо скажи! – отмахнулся Чижов. – Ты, Славка, всегда был везучим! Но вот что странно: ты до двери пять шагов не дошел, вырубился. А позади вас обрушились перекрытия. По всем законам физики огонь должен был рвануть к выходу и накрыть вас к чертовой матери, а он, наоборот, отступил!

– Чего только не бывает, – вяло согласился Танюшкин, и мысли его переключились на другое.

О смерти Рожнова он узнал на второй день. Только пришел в себя на больничной койке, а уже начал живо представлять, как ему вручают медаль за спасение начкара. Освещенная сцена, он в форме, в зале отец с матерью, сестра с племянниками. Брат одобрительно кивает. У него самого, подполковника ВДВ в отставке, два ордена…

А потом зашла медсестра поставить ему капельницу. Он, расплываясь в дурацкой улыбке, спросил ее о Рожнове, и она будничным тоном, словно отвечая на вопрос о погоде, сказала, что пациент с такой фамилией вчера умер.

Теперь, когда он вспоминал свои глупые мальчишеские мысли о медали, в памяти укором всплывало багровое бульдожистое лицо начкара, и уши горели от стыда, будто у подростка, которого родители впервые застукали с сигаретой на балконе. Когда волок тяжелое тело Рожнова, ни о чем таком не думал, а вот поди же…

– Что ты сказал? – спросил он, поняв, что Чижов давно и увлеченно о чем-то рассказывает.

– Побудь пока шлангом, Славка, – посоветовал тот. – Смени обстановку! Больничный тебе продлили. Помнишь пожар на Ленина? Мы тогда бухгалтершу из турфирмы с третьего этажа снимали? Пока ты тут прохлаждался, заходила благодарить, сказала, есть горящая путевка по смешной цене.

«Горящие путевки. Для пожарных. Уже смешно», – отрешенно подумал Танюшкин и сразу представил, как берет в руки пылающий листок бумаги с надписью «путевка», опасаясь, что огонь перекинется на одежду и он вспыхнет, как факел. Вслух же спросил:

– В Крым?

– Бери выше! На Гоа!

Напрягало, что рейс ему достался не прямой, а с пересадкой в Дохе. Осторожный Танюшкин не любил лишней беготни и неожиданностей. К счастью, сразу после приземления в столице Катара выяснилось, что до вылета в Гоа целых три часа.

Танюшкин забросил на плечо красную сумку и двинулся сквозь пеструю толпу пассажиров мимо кричащих витрин. В глазах рябило от конфет, духов и женских платков.

Он зачарованно наблюдал, как в сопровождении усатых мужей проплывали индуски в своих невероятных сари, и золотые браслеты позвякивали на их смуглых запястьях. Потом внимание Танюшкина привлекли арабы в белых балахонах, которые величественно шествовали по залу, а за ними семенили женские фигуры, закутанные с головы до ног в черное.

Он так засмотрелся на диковинную процессию, что едва не столкнулся со здоровенным мулатом. В следующий миг огромная ручища ухватила Славу за локоть и легко передвинула на полметра вправо.

– Не загораживаем проход, амиго, – посоветовали ему на чистом русском.

Танюшкин остолбенел от удивления, а верзила смерил его насмешливым взглядом черных глаз-маслин и, ухмыльнувшись толстыми губами, лениво отвернулся.

Слава, который при своих метр восемьдесят восемь привык глядеть на окружающих сверху вниз, почувствовал себя рядом с ним как ученик пятого класса, уткнувшийся на перемене в живот старшеклассника.

Обычно миролюбивого Танюшкина так раздосадовало это происшествие, что он покраснел и с детским вызовом уставился в широкую спину неторопливо удаляющегося гиганта. Словно почувствовав между лопаток чужой взгляд, мулат обернулся и дружески подмигнул Танюшкину, чем сразу обезоружил того и поверг в страшное смущение.

Потолкавшись у витрин с золотом, Слава вернулся к выходу на посадку, нашел свободное кресло-шезлонг и с удовольствием вытянулся во весь рост. До отлета оставалось около часа. Главное – не заснуть. Он оглянулся на пассажиров: нет ли кого из русских поблизости, попросить, чтобы разбудили, если что… Да куда там! Одни иностранцы! На всякий случай завел на телефоне два будильника и стал лениво просматривать газету, которую догадался прихватить из самолета. Клонило в сон, но он держался. Скоро посадка, лететь долго, еще выспимся…

Человек-слон появился перед ним незаметно. Секунду назад его не было, а вот уже сидит напротив – голова большущая, хобот длинный, морщинистый. Сложил пухлые, как у младенца, руки на огромном животе и с хитрецой посматривает на Славу маленькими умными глазками. – Море любишь? – и вопрошающий взгляд на Танюшкина.

– Очень! – расплылся в улыбке Слава и добавил застенчиво: – Я на Гоа лечу.

– На Го-о-а? – с деланным удивлением протянул слон. – А разве не в Варанаси?

– Ва-ра-на-си? – в свою очередь непритворно удивился Слава, точно пробуя на вкус незнакомое название. – А там тоже море?

– Не-е, – слон покачал большущей головой, – в Варанаси моря нет. Но ты не волнуйся! Там удивительная река!

Пробуждение вышло внезапным. Танюшкин вскочил на ноги, и, хотя еще толком не проснулся, шестое чувство взвыло как сирена сигнализации – проспал!