Он закурил и, скомкав ветровку, сунул ее под машину чуть выше по проспекту. К счастью, девушки не задержались снаружи, можно расслабиться. Он ищет знакомое лицо. Действие кокаина кончилось, во рту вязко, и, как всегда, уже хочется добавить.

Не успел он докурить сигарету, как появились Шала, Тони и Лорен, негритяночка, с которой Тони регулярно спит. Их связывает не любовь, но что-то около. Она раза в четыре живее, чем будет когда-либо Тони, это читается в ее глазах. Безысходный тупик их связи она могла бы описать тремя фразами, но ей плевать, и Паоло это нравится. Она точно знает, на каком она свете и кто этот парень, который орет на неком подобии японского, повиснув на ее руке.

Они пересекают выставку на первом этаже, где вывешены пробы пера поэтического стрит-арта. Высокий кудрявый блондин жестикулирует перед картинами, силясь объяснить группке вокруг него, что да, действительно, эти радикальные полотна бесценны и революционны. Лорен, явно в отличной форме, бросает ему на ходу, что, мол, «утренние какашки Кита Харинга наверняка выглядят лучше». Паоло задается вопросом, почему иные артисты из кожи вон лезут, чтобы переделать то, что уже есть, уже кем-то сделано, не как дань уважения или знак принадлежности к школе, но претендуя на новизну. Они спускаются на подземный уровень.

Минус первый куда привлекательнее. Перед сценой уже наблюдается плотное скопление желающих послушать группу, открывающую концерт, старый дуэт, электрическое колесо и laptop. Музыка – нечто среднее между этно-дабстепом и чем-то вроде средневекового electro-prog, в общем, не пойми что. Музыканты свое дело знают, и публика уже пустилась в немыслимые средневековые танцы. Паоло заказал пиво, ища глазами группку с девушками.

Он засек сначала возвышающуюся над всеми африканскую шевелюру. Они пьют, ожидая концерта, у самой сцены. Когда его взгляд наткнулся на Соню-Челси, ему показалось, что она смотрит на него или, по крайней мере, в его сторону. Отвернувшись, он завязал разговор с Лорен.

Через полчаса дуэт закончил свою программу, а Лорен вернулась в объятия Тони. Публика рассеивается по залу во избежание обезвоживания, следующая группа уже располагается на сцене.

Уже собираясь было пройтись по залу, Паоло почувствовал чью-то руку на своем плече. Он оборачивается – перед ним Соня, черные глаза смотрят пронзительно, тело напряжено. Она хмурится, словно хочет разобраться, что к чему, отчего выгибается в улыбке шрам под глазом, и смотрит оценивающе. Тон сухой, резкий.

– Долго еще будут продолжаться твои танцы?

– Что такое, какие танцы?

– Послушай, если хочешь совет, кончай надо мной издеваться. Ты выбрал не тот день и не тот объект, так что лучше объяснись.

– …

– Что-то очень часто я тебя вижу то тут, то там, всегда поблизости. Это уже многовато, чтобы быть просто случайностью. И, кстати, ты правильно сделал, что снял ветровку, ты в ней так же незаметен, как дерьмо в кропильнице. Ну, что за дела? Ты легавый?… Нет, на легавого не похож.

– Откуда тебе знать? Может, я легавый, непохожий на легавого.

Она отворачивается и хочет уйти, но он удерживает ее за руку. Она вырывает ее резким движением.

– Не смей меня трогать. Ясно?

– Извини… Я работаю на Бастилии и, да, засек, как ты ошиваешься у метро с дружками.

– Ты кто? Чертов псих, любитель подсматривать за девушками издалека? Это твоя проблема?

– У меня нет проблем, просто я был там, ты тоже, вот и все. И здесь мы встретились тоже случайно, я пришел с друзьями, вон они, послушать концерт.

Она косится на группку, еще не решив, верить ему или нет.

– Это, по крайней мере, говорит о том, что вкусы у тебя не самые дерьмовые, в плане музыки, я имею в виду…

– Меня зовут Паоло, а тебя?

– Не твое дело!

– Эй! Спокойствие, я не псих и не маньяк, просто парень, который положил на тебя глаз, вот и все.

Она хочет ответить резкостью, но в последний момент удерживает готовые сорваться с языка слова.

– … Соня… Но все зовут меня Берди[13].

– Берди? Неплохо! Знаешь, странно, с тех пор как я приметил тебя на Бастилии, у меня такое чувство, будто мы знакомы, чудно, правда?

– А… ты думаешь? Мне так не кажется.

Именно эту минуту выбрала Нина, солистка «Антихриста», чтобы издать свой первый вопль в микрофон. Толпа приходит в движение, устремившись к сцене, и уносит от него Челси-Соню, ставшую Берди.

Концерт подобен звуковому землетрясению, проносящемуся по залу из конца в конец. Музыка проста и агрессивна донельзя, слова отскакивают от стен и бьют наотмашь. Нина поет о девушке в психиатрической больнице, о сексуальных обломах и трансгендерной любви, о том, что мы можем быть и деспотами, и рабами. Она излагает городские драмы, глядя зрителю в глаза. Публика входит в транс на добрый час, тела сталкиваются, как будто ищут друг друга и друг от друга бегут, бешеный слэм на грани истерии. Два фаната, прилипшие к самой сцене, почти весь концерт плюют в певицу, а та улыбается им: еще. Закончив последний номер, она падает прямо на них сапожками Doc Martens вперед, тут же начинается общая свалка, и посреди зала растет куча-мала. Оставшиеся на сцене музыкантши продолжают играть. Когда Нина снова выбирается на подмостки, с раскрасневшимся от адреналина и сутолоки лицом, из ее разорванного платья вываливается левая грудь. Она запевает последнюю песню в хаосе фидбэка, а ударница тем временем перепрыгивает через установку, опрокинув ее, и тарелки бьются об пол с оглушительным звоном. А она знай себе лупит по ним палочками изнутри так, что щепки летят. Публика чувствует, что сегодня возможно все, нет ни границ, ни пределов, и слияние полное, никому не хочется, чтобы это кончилось. Платье Нины свисает теперь, открывая пупок, она поднимает руки, объявляя конец боевых действий. Можно прочесть вертикальную татуировку вдоль ее ребер: Too drunk to fuck.

Когда квартет уходит со сцены, потная и ошалевшая публика начинает рассеиваться. Некоторые так и стоят в прострации, загипнотизированные силой звука, не веря, что это кончилось.

Паоло ищет глазами Берди, но не видит ее в толпе. Наверное, оно и к лучшему, чтобы не иссяк открывшийся источник евро. Было бы слишком глупо спалиться сейчас. Дно все дальше, может быть, скоро он вынырнет. Тони и остальные зовут его, направляясь к выходу. Зал почти пуст, но вдруг у самой сцены образуется небольшая толпа. Паоло подходит и видит человека на полу. Молодой парень лет двадцати лежит неподвижно среди раздавленных стаканчиков из-под пива.

Элена проснулась поздно. Рядом с ней спит Артур, обняв руками подушку. Когда он спит, ему можно дать лет десять. Она обожает смотреть на него спящего. Они легли под утро. Ночь была бурной и насыщенной, ром тек рекой, праздновали день рождения Клер. Они веселились как никогда, и все тело у нее ломит.

Ей безумно понравился концерт «Антихриста», она просто кожей чувствовала эти звуки. Дури было навалом всю ночь, чего только не перепробовали. Она выбирается из постели. «Ну мы дали!» – думает она, увидев в зеркале потеки туши на своих щеках, – и падает замертво. Встав помочиться, Артур нашел ее на полу, голую и холодную, уже под вечер.

Сильви никогда не встанет, сколько бы ни звала ее мать к семейному обеду.

– Я тебя ни к чему не принуждаю, об одном прошу – в воскресенье изволь садиться с нами за стол, и мне бы хотелось… – кричит она с кухонным полотенцем в руке, входя в комнату. Дочь лежит на кровати, одетая, с лиловыми губами. Мать сразу понимает, что это не макияж. Ее мозг разлетается вдребезги.

Симон сел в свое клубное кресло напротив французского окна. Над небоскребами квартала Дефанс встает рассвет, в утреннем солнце они выглядят сияющей Вавилонской башней, рубиновым букетом в стиле хай-тек. Он поставил диск Арво Пярта, зажег мирровую палочку и налил в кружку обжигающе горячий чай. Sweet tchaï, дивный чай. Отпив глоток, он расслабляется. Смерть застигнет его посреди Silentium. Завтра вечером Феликс, его бывший, зайдя за своими вещами, найдет его сидящим в кресле с закрытыми глазами. Диск так и играл нон-стоп.