Мы сели за стол, и я перевоплотился в мистера Галантность: подавал девочкам блюда, накладывал им кушанья, подливал сок, поддерживал светскую беседу. Я даже сделал матери семпая комплимент, от которого бедная женщина зарделась, как маков цвет, потупилась и хихикнула.

Этот праздник жизни продолжался довольно долго. Я изо всех сил боролся с желанием взять семпая за руку и уединиться с ним, поговорить обо всём на свете, а потом слиться в нежном поцелуе, скрепляющем наш союз навеки. Из моей головы напрочь улетучились мысли о Конно, Сайко и прочих неприятностях: я мог думать только о Таро.

Но, конечно, я ни на минуту не забывал, где находился, и вёл себя безупречно.

После застолья мы разделились: Ханако с подругами вновь исчезла в своей комнате, а мы с Таро начали помогать старшим убирать со стола. Я вызвался мыть посуду и приступил к этому, невзирая на активные протесты матери семпая. Отец семейства, посмеиваясь, заметил, что я стал им практически родным человеком.

– Наверное, твои родители хорошо постарались, когда воспитывали тебя, Аято, – изрёк он. – С удовольствием познакомлюсь с ними – будем дружить семьями.

Я поспешил заверить его, что желание это взаимно, и продолжил намыливать губкой небольшую пиалу. На самом деле, знакомство четы Ямада с моими родителями казалось прекрасной идеей, ведь моя мать, обладая природным обаянием, могла подружиться с кем угодно.

Закончили мы нескоро, и мать Таро то и дело приговаривала, как ей стыдно, что она заставила меня работать по дому. Я активно заверял её, что мне это очень приятно, и наш обмен любезностями прервал шум из прихожей: подруги Ханако собирались уходить, и сама именинница вышла проводить их.

Я глянул на наручные часы, а потом покосился на семпая. С каким бы удовольствием я остался бы ночевать здесь! Но увы: меня никто не приглашал, стало быть, пора и честь знать.

Ханако простилась с подругами, посчитав своим долгом обнять каждую, и вскоре пахнущая ванилью и розовой водой группка начала потихоньку просачиваться в проём. Через некоторое время последняя из них – крупная девочка в очках и с брекетами на зубах –скрылась за дверью.

– Думаю, и мне пора, – негромко проговорил я, поправляя ворот форменной рубашки.

Все члены семьи Ямада повернулись ко мне. Я ожидал протеста, даже не так: просто жаждал его. И получил, правда, несколько не от того человека.

– Ни в коем случае, – твёрдо постановила Ханако. – Я очень хочу поговорить с тобой, Аято-семпай.

Таро хохотнул.

– Надеюсь, ты не влюблена в моего лучшего друга, сестрёнка? – полушутливо спросил он. – Конечно, я на сто процентов уверен в Аято, но мне кажется, что тебе нужен кто-нибудь менее занятой и деловой.

Именинница посмотрела на брата и широко улыбнулась.

– Не волнуйся, Таро-нии, – ответила она. – Мне ещё рано думать о любви, я и сама это понимаю. Я решила, что буду встречаться с мальчиками только на последнем курсе университета, вот так!

Выдав эту спорную сентенцию, она взяла меня за запястье и решительно повлекла за собой. Заинтригованный, я покорно отправился следом.

Ханако привела меня в свою комнату и, пропустив внутрь, плотно прикрыла дверь. Потом она повернулась ко мне и прижалась к створке спиной. На лице девочки были написаны нерешительность и недоумение, что поразило меня, ведь только что она была такой радостной и беззаботной…

– Присаживайся, Аято-семпай, – вымолвила она, показывая на стул, стоявший рядом с письменным столом.

Я покорно опустился на ядовито-розовую подушку.

Ханако прошествовала к своей кровати и медленно села на неё, сложив руки на коленях. Она пока молчала, и я решил тоже не нарушать тишину, а дать ей шанс первой инициировать разговор.

– Даже не знаю, с чего начать… – пробормотала именинница. – Ну ладно… Аято-семпай, ты ведь видел Дзинкури Беруму только что? Она одна из моих лучших подруг.

Сначала я поднял брови, а потом вспомнил: ну конечно, приземистая девочка в очках и с брекетами! Она училась в параллельном с Ханако классе и состояла в клубе фотографии.

Я помнил Беруму, но не вполне понимал, какое отношение она имела ко мне. Могло ли быть так, что Ханако собиралась просить у меня как у президента школьного совета дать Дзинкури какие-то поблажки?

Что ж, я был готов на это пойти, если, конечно, предложение окажется в разумных рамках.

– Мы говорили… о разном, – сестра семпая стиснула пальцами подол своего уродливого красного платья. – Ну… Ты ведь помнишь, что она из клуба фотографии.

Я кивнул, и Ханако продолжила:

– Так вот, Фред доверил ей кое-что… Ты не подумай, она не болтунья! Она только мне рассказала, да и то потому, что я её лучшая подруга! В общем, Фред… ну, то есть, Джонс-семпай… Он рассказал Беруме, что влюблён кое в кого в школе, и даже назвал месяц и число рождения этого человека: первое апреля. Мы с Берумой долго думали, ходили по классам, даже к завучу наведывались, чтобы узнать дни рождения персонала школы.

Девочка замолчала и закусила губу. Напрягшись, я замер и ждал продолжения с ужасом в сердце.

– Оказалось, что первого апреля день рождения отмечает только один человек из всей Академи, – тихо подытожила Ханако, подняв голову и посмотрев мне в глаза. – И это ты, Аято-семпай.

Она замолчала и выжидательно посмотрела на меня.

Я провёл рукой по волосам и нервно усмехнулся, раздумывая, какую бы тактику тут применить. В её взгляде не было недоброжелательности или презрения; она не хмурилась и не кривила рот, не избегала зрительного контакта. Руки были сложены на коленях, но не скрещены, пальцы не двигались. Если применить ко всему этому мои знания в поведенческой психологии, можно сделать такой вывод: я нравился Ханако как друг, и она хотела выяснить со мной один весьма важный вопрос. При этом она совершенно не осуждала ни Фреда, ни его наклонности – довольно необычная широта взглядов для девочки её воспитания.

– Может, он всё-таки влюблён в кого-то вне школы? – предположил я, потирая взмокшие ладони друг о друга.

Ханако помотала головой.

– Фред сказал Беруме, что его любимый человек из Академи, – вымолвила она. – Он совершенно точно не соврал.

Я вздохнул и опустил голову.

– Значит, это и в самом деле так… – прошептала девочка. – Вы любите друг друга…

– Нет, – я резко распрямился. – Ты права, он… Питает ко мне особую привязанность, но, к сожалению… Чувства Фреда безответны.

– Но почему? – Ханако подалась вперёд, чуть не соскользнув с кровати на пол. – Почему ты не хочешь хотя бы дать ему шанс? Берума сказала, что чувства Фреда истинные, и он страдает.

Я закусил губу и опустил глаза.

– Только не говори мне, что причина в его половой принадлежности, – выдохнула девочка. – Ты сам рассказывал мне о практиках сюдо и внушал, что это нормально. Так что же стало с твоей толерантностью сейчас?

Чёрт побери. Она всерьёз вознамерилась докопаться до правды.

Рискнуть или нет? Как она среагирует? Не станет ли это роковой ошибкой? Есть ли у меня вообще выбор?

А Ханако всё ждала ответа, сверля меня глазами. Розовое покрывало на её кровати всё скомкалось, но девочка не обращала на это внимания: она была полностью поглощена нашим разговором.

М-да. Она не успокоится, пока не получит ответ.

Что ж…

Я набрал полную грудь воздуха и вымолвил:

– Я не могу ответить на чувства Фреда, потому что у меня уже есть человек, которого я люблю.

Ханако едва слышно ахнула и прижала ладонь ко рту. Я по глазам видел: от её внимания не ускользнуло это гендерно нейтральное «человек». И она явно сделала верный вывод.

Итак, сейчас она спросит, парень ли это, и я поведаю ей слёзовыжимательную историю в духе корейских телесериалов: как я презирал самого себя, как ненавидел за эти склонности, но потом встретил того, кого полюбил всем сердцем, и понял, что настолько прекрасное и сильное чувство не могло быть чем-то постыдным. Мягко и ненавязчиво я подведу её к мысли о том, что мы с её братом – это пара, сложенная на небесах.