Несмотря на эту выходку Гейджу, моё настроение оставалось хорошим. Я был вполне готов позировать ему хоть с дохлой рыбой, лишь бы только нежная творческая натура этого художника пришла в состояние покоя.
Я даже в какой-то степени понимал, что чувствовал Тсука: Сома Рику обладал талантом, но не в той степени, в какой требовал от своих членов кружка Гейджу. Художнику казалось, что его заставляли принять Рику в коллектив, а потом ещё и прессовали насчёт выставки.
А Тсука любил лишь искусство. Ему было плевать на деньги, на влияние, на мещанство и меркантильность. Но реальный мир жесток к таким людям, и порой их хрупкие хрустальные идеалы ломались о каменную рутину будней. Такие, как семья Сома, являлись для него худшими людьми на свете.
Что ж, я мог помочь. В одной из кладовых я недавно заметил пару ширм; их можно использовать для того, чтобы отгородить угол клубного помещения. В этом импровизированному «домике» и поселятся занимающиеся лепкой. Так Сома Рику будет изолирован от Гейджу, и проблема решится, путь и частично.
Что же касается выставки, то такой шанс упускать попросту нельзя: там можно встретить весьма зажиточных меценатов, по-настоящему разбирающихся в искусстве и готовых поддержать талантливого человека.
Разумеется, я делал это не из-за человеколюбия: Гейджу Тсука был моим пропуском в полубогемную среду рисовальщиков. А там можно найти что угодно. Кроме того, такой человек, как наш художник, умел быть благодарным даже за самую мелочь. Я спас его клуб от закрытия, в итоге заручившись его расположением. А теперь, всего лишь попозировав ему с американцем, я мог стать Гейджу настоящим другом.
Меня несколько смущал тот факт, что Тсука хотел написать нас вдвоём, но потом я списал всё на оригинальный замысел контрастов Востока и Запада. Наверное, в своей картине художник хотел показать непохожесть как наших культур, так и нас самих.
Неудивительно, что он взял Фреда в качестве представителя белых. Не сказать, чтобы у Гейджу имелся выбор: янки являлся единственным европеоидом в нашей школе.
Но довольно пустых размышлений: в таких ситуациях обычно стоило действовать по обстановке. Нужно всего лишь договориться с Фредом, а нужные слова найдутся сами.
Я прошёл в спортзал и, как оказалось, едва успел: Куросава уже объявил начало репетиции.
Зрителей присутствовало совсем немного, поэтому я без труда нашёл себе место. Кизана не любила, когда лишние глаза наблюдали за её не до конца завершенной постановкой; она предпочитала показывать уже готовые спектакли, в которые вкладывала всю душу. Именно поэтому здесь присутствовали те, кому это было необходимо: Гейджу Тсука, изготавливавший плакаты для спектаклей; Мюджи Шан, которая писала для театрального клуба музыку и отвечала за звуковое сопровождение; Фред Джонс, фотографировавший весь процесс и одновременно оценивавший, какие ракурсы выбирать на финальной версии постановки; Хоруда Пуресу из кружка кройки и шитья – её помощь требовалась почти постоянно; Кояма Татсуя из школьной газеты – ему предстояло писать рецензию на спектакль; семпай, которого пригласила Ханако; Кага Куша, который использовал, и весьма успешно, свои оригинальные задумки для придания отдельным сценам большей зрелищности и эффектности. Я занял кресло как раз между ним и Таро и приветственно кивнул. Куша поднял голову, широко улыбнулся и подмигнул мне, прошептав: «Кизана хочет, чтобы я сделал ей туман! Я подумал, может, стоит окрасить его розовым, ведь девчонки так любят этот цвет!». Покачав головой, я наклонился к нему поближе и, понизив голос, ответил: «Лучше не надо. Уверен, она хотела от тебя классики». Разочарованно пожав плечами, Кага кивнул и начал быстро чертить что-то на экране своего планшета.
Я же, бросив быстрый взгляд на семпая, сосредоточил всё внимание на сцене, и после первого получала пьесы сделал довольно интересное открытие: Ханако была превосходной актрисой.
Кизана говорила про наличие у младшей Ямада таланта к трагедийным ролям, но раньше я думал, что это допущение. Как оказалось, вовсе нет: Сунобу и правда прекрасно видела сильные стороны своих однокашников, а Ханако обладала даром. Её представление Коямада Аи, её картинное заламывание рук, сдавленные рыдания, когда она услышала о ранении супруга… Даже для меня, новичка в мире эмоций, было понятно, что образ выдержан на ура, и чувства представлены во всей красе.
Конечно, ведущие актёры клуба – Кизана Сунобу и Ямазаки Цурузо – затмевали её, но это можно было списать на недостаток опыта.
Сама президент театрального клуба просто царила в постановке. Куда-то подевалась самовлюблённая старшеклассница, её место заняла нежная и трепетная дворянка, больше всего на свете желавшая мира и спокойствия. Её лицо отражало всю глубину скорби человека, бессильного перед лавиной жизненных обстоятельств, и даже тембр голоса сменился, став более высоким.
Ямазаки, несмотря на свою претенциозность, тоже отличался истинным талантом. Кто бы мог сказать, что этот человек – современный школьник, любивший порисоваться перед сверстниками и никогда не державший в руках ничего опаснее штопальной иглы? Нет, на сцене он являлся решительным самураем, прошедшим суровую школу жизни. Глядя на него, несложно было представить, как он расправлялся с очередным врагом – своим личным или сёгуна.
Репетиция, длившаяся целых два часа, доставила мне немалое удовольствие, как и семпаю: он во все глаза смотрел на сцену, полностью завороженный игрой актёров, и даже вздрогнул, когда Куросава Шозо прокричал: «Окончено!».
Ханако прямо в костюме – чёрном платье в пол и с алым цветком за ухом – сошла со сцены и подбежала к нам.
– Ну как? – спросила она, прижимая ладони к пылавшим щекам. – Вам понравилось?
– Просто великолепно, – искренне промолвил я, улыбаясь.
– Ты отлично справилась, сестрёнка, – мягко присовокупил семпай, показывая большой палец. – Я очень горжусь тобой!
Вдруг нас ослепила вспышка откуда-то справа. Фред Джонс, опустив камеру и подмигнув нам, выдал:
– Моя бабушка так говорила, когда я заехал бейсбольной битой в окно полицейского управления. Местный шериф как-то сбил её кошку на своём хаммере, и с тех пор она его ненавидела, если вы понимаете, о чём я.
Я поджал губы и холодно процедил:
– Думаю, Фред, тебе всё же стоит спрашивать разрешения перед тем, как сделать фотографии.
– Ни в коем случае, – помотал головой американец. – Когда люди знают, что их снимают, начисто теряется непринуждённость. А я хотел запечатлеть эту славную сценку семейной идиллии.
Ханако с интересом посмотрела на Фреда. Она явно не знала, как вести себя с ним: менталитет иностранца оставался для неё загадкой. Кроме того, янки был старше, и это делало пропасть между ними ещё шире.
– Джонс-семпай, а вы будете делать фото для буклета? – тихо спросила она.
– Я буду делать фото для всего, бэби, – американец снова белозубо улыбнулся. – Для газеты, для буклета, для программок, для сайта школы, даже для архива, потому что потомки должны знать, насколько талантливы мы были. Ну… Некоторые из нас.
И он нахально уставился на Таро. Воцарилось неловкое молчание, грозившееся затянуться.
Я сжал ладони в кулаки и вмешался:
– Думаю, Фред, тебе стоит переговорить с Кизана насчёт съёмок.
– Слушаюсь, сэр! – Джонс отдал мне честь, а потом, неожиданно подняв камеру, сфотографировал меня.
Растерявшись, я часто заморгал от вспышки. Янки, не говоря больше не слова, круто развернулся и пошёл в другой конец зала – туда, где Сунобу в кимоно с узором пастельных тонов инструктировала Куросава Шозо.
Ханако, проводив американца взглядом, наклонилась вперёд и прошептала:
– Он сошёл с ума, да?
– Вполне возможно, – недовольно заметил я, потирая глаз и моргая, чтобы прогнать «зайчика». – Но он всегда был таким, так что, думаю, не стоит обращать внимания. Ханако-чан, ты прекрасно сыграла сегодня! Жду не дождусь самого спектакля!
– И я тоже, – девочка восторженно сложила ладони вместе и посмотрела наверх. – Боже, поверить не могу! Ещё в начале учебного года я могла только мечтать о том, чтобы стоять на сцене рядом с самой Кизана-семпай!
