Во всяком случае, это соответствовало истине, когда речь шла о планировке. Внутри же жилище семьи Джонсов представляло собой обиталище идеальной американской семьи – до того типичное, что аж зубы сводило.

Просторный светлый холл, белая мебель, карта Штатов во всю стену, клетчатые занавески на окнах, столы и стулья на высоких ножках и – своеобразная вишенка на пирожном – звёздно-полосатое полотнище, висевшее у двери, – таким и предстал передо мной дом белых людей. Здесь не было место родным моему сердцу низким столикам, лаковым ширмам и приземистым комодикам с кучей ящиков. Тут ценили западную практичность, и потому каждый предмет мебели словно бы стремился к потолку. Эти бледнолицые не любили сидеть на полу, они предпочитали стулья. Их не устраивали футоны, они хотели именно кровати.

Комната Фреда тоже была выдержана в соответствующем стиле а-ля «Мальчик из Джорджии». Кровать высотой чуть ли не метр, какие-то кубки, выставленные на всеобщее обозрение и выстроившиеся на полках, как солдаты, куча семейных фотографий на выкрашенных в синий цвет стенах и видавшая виды бейсбольная бита, сиротливо пристроившаяся в углу.

Письменный стол американца был заставлен какой-то фотоаппаратурой. Тут можно было найти даже раритетные экземпляры камер, которые были размером с коробку для обуви и весили тонну. На фоне всего этого великолепия скромная полка с учебниками и стопка тетрадей несколько терялись, явно демонстрируя, что Фред-фотограф довлел над Фредом-учеником.

Над столом на пробковой доске были приколоты работы американца, и я не удержался от фырканья: Джонс, конечно, был неплохим мастером застывших кадров, но тематика его творчества поражала своей однобокостью.

В центре выделялась моя фотография – видимо, янки сделал её в то время, когда я, только вступивший в должность президента школьного совета, помогал клубам в подготовке запланированных мероприятий для фестиваля.

Фото было сделано в помещении клуба любителей мистики. Меня запечатлели стоявшим в профиль и с неопределённым выражением на лице обозревавшим проволочную базу под фигуру привидения.

Занятно, что остальные изображения, приколотые вокруг этой карточки, были сделаны на природе, и ни на одной из них я не обнаружил людей.

– Располагайся, – Джонс сделал широкий жест рукой – слишком быстрый и резкий для того, чтобы не выдать волнение хозяина. – Что предпочитаешь: кофе или чай? Ах, нет, не отвечай: я помню, что чай.

И он умчался прочь.

Я недоверчиво поднял брови, гадая, откуда же это всё было ему известно, но потом решил не обращать на эту незначительную деталь внимания. Скорее всего, наблюдательный американец просто заметил, что именно я беру в кафетерии в качестве напитка.

Да и вообще, какая разница: всё, чем жил и дышал сей светловолосый сын дяди Сэма, было мне глубоко безразлично. Я сел на вертящееся кресло с ярко-синей обивкой и, упершись ногой в пол, оттолкнулся от стола. Фред явно собирался порядочно повозиться со своим чаем, и у меня имелось время, чтобы порыться по ящикам, но я не стал этого делать: такой наблюдательный человек, как этот тип, мог сразу же вычислить, чем я занимался в его отсутствие. А доверие Фредди мне было необходимо, по крайней мере, сейчас.

Так что я не стал вставать с места, лишь лениво оглядывая комнату и подмечая те особенности, которые лежали на поверхности.

Книга «Путь куотербека», выставленная обложкой наружу, как настоящий трофей, щеголяла чьей-то подписью. Судя по всему, этот автограф Джонс получил от какого-то бейсбольного игрока. Рядом с книгой лежала потрёпанная перчатка из свиной кожи и маленький белый мячик.

Если он так увлекался этой самой американской в мире игрой, почему не вступил в спортивный клуб? В Японии бейсбол тоже весьма популярен.

Пожав плечами, я повернул голову в другую сторону.

Высокий платяной шкаф с неплотно закрытыми дверцами, огромный сундук, на котором неаккуратно лежал синий спортивный костюм, стопка журналов на английском языке, нашедшая себе пристанище прямо на полу…

В общем, комната типичного подростка. Типичного для Штатов, а не для Японии, конечно. К примеру, моё обиталище выглядело совсем иначе.

Пока я рассматривал помещение, Фред успел налить апельсинового сока, сварить чай и наделать сэндвичей. Огромный поднос с последними он с гордостью принёс в комнату и поставил на край письменного стола с видом французского шеф-повара, предлагавшего на суд ресторанного критика очередной кулинарный шедевр.

– Прошу, – он отвесил комичный поклон, пододвигая ко мне чашку и стакан, а также указывая своей крупной ладонью на сэндвичи. – Угощайся.

Я кивнул в знак благодарности и, взяв чашку за ручку, осторожно отхлебнул. Чай оказался крепким, но, конечно, заваренным из пакетика, а не в чайнике. С подозрением покосившись на стакан, я взял один из предложенных бутербродов и откусил. Оказалось неплохо, хотя тоже весьма типично: ветчина, сыр, лист салата, какой-то соус зелёного цвета.

К стакану я не притронулся. Вообще никогда не понимал эту странную западную привычку пить сок в параллель с чаем или кофе. Мне это всегда казалось в высшей степени странным, но что сказать: эти сыны колумбовой земли демонстрировали куда меньшую гибкость и приспосабливаемость, чем мы, что странно, ведь большего коктейля из национальностей и народностей, чем американцы, и представить было нельзя. Казалось логичным, что они просто должны были выработать эти качества, но увы: все выходцы из США изо всех сил старались привезти с собой Америку, куда бы они ни направлялись.

Вот и сам Фред, попивая попеременно то апельсиновый сок, то чай, откусывая от сэндвича и тщательно пережевывая пищу, являл собой картину стандартнейшего парня а-ля «американская мечта»: высокий, светловолосый, широкоплечий, с открытым лицом и дружелюбным взглядом небесно-голубых глаз. Да что там, он даже в бейсбол играл, как будто и без этого являлся недостаточно типичным.

А ведь он жил в Японии уже довольно давно: он, насколько мне известно, обучался здесь в средней школе вместе с Сайко Мегами и Будо Масута.

Кстати… Почему бы не расспросить его о том промежутке времени, раз уж я здесь? Просто молчание, повисшее между нами, как-то затянулось.

– Расскажи мне о своих первых годах в Японии, – попросил я, бесшумно поставив чашку на блюдце. – Как оно было?

– Да и говорить не о чем, – нервно хихикнул Джонс, вертя в руках стакан с соком. – Папу назначили внезапно, мама ходатайствовала о переводе, её запрос удовлетворили, и мы все вместе поехали сюда. Никто из нас не знал ни языка, ни обычаев, ни менталитета здешних граждан, и нам пришлось попотеть, чтобы влиться в колею. Для этого меня отправили в японскую среднюю школу, а там, сам понимаешь… В общем, я здорово настрадался из-за расистов и любителей большой компанией нападать на одного. К счастью, Мегами и Масута подружились со мной и были на моей стороне. Она владела английским и единственная могла со мной общаться, а Будо… Будо просто оказался благородной душой, от всего сердца презиравшей моих мучителей.

Он замолчал, глядя на свой стакан с таким видом, будто в оранжеватой жидкости заключалось решение всех его проблем.

– А что потом? – тихо вымолвил я.

– А потом, – Фред посмотрел на меня и широко улыбнулся, – я пошёл в старшую школу.

– Разумеется, – я приподнял уголки губ. – Но я бы хотел услышать подробности. Стало ли тебе легче? Не напрягали ли те, кто любил поиздеваться? Как ты пришёл к занятиям фотографией?

Джонс откинулся на спинку стула и положил одну ногу на другую.

– Что ж, охотно отвечу, – проговорил он, одним махом допив сок и поставив опустевший стакан на стол. – Я сильно вытянулся, поэтому хулиганы и любители поиздеваться решили обходить меня стороной. Ты, наверное, сам заметил: я самый высокий в нашей школе, хотя ты совсем немного мне уступаешь, Аято. Что же касается фотографии, то это было хобби моего дедушки. В его времена для того, чтобы снять хороший кадр, надо было приложить колоссальные усилия. Теперь всё, конечно, куда легче, но это не отменяет общего таинства процесса.