Сам же Михал Борисыч оказался приятным жизнелюбом, которого редко теперь встретишь на просторах столицы, употреблял, несмотря на веяния нового времени, исключительно водку, жрал от пуза, слышать не хотел про диеты и всякую умеренность, души не чаял в обоих сыновьях, с детства игравших в одной хоккейной команде, любил жену, хотя девушками помоложе тоже не брезговал, и в целом умел радоваться жизни как никто другой. Компания подобралась соответствующая, так что к началу третьего ночи все без исключения перепились в буквальном смысле до одури, одна из приглашённых дам околобальзаковского возраста, упав нечаянно под стол, зачем-то принялась расстёгивать герою вечера брюки, упорно игнорируя тот факт, что сам он благополучно к тому времени дремал, положив голову на плечо такого же пьяного водителя, другая фея, возомнив себя венцом сексуальности, для чего-то с собачьим упорством облизывала Михаилу шею, и, ощущая, как скапливавшаяся густая слюна плавно сползает вниз, он вдруг почувствовал, что веселье затянулось.

Не рискуя объявить во всеуслышание об уходе и сославшись на необходимость срочно пойти в туалет, облокотившись на руку услужливого официанта, он вышел на воздух, где по счастливой случайности, несмотря на поздний час, оказалось припарковано такси. Вопреки стараниям водителя-узбека они весьма быстро добрались до места, которое по выходе из лифта оказалось дверью квартиры Ирины. Заблевав для пущего эффекта холл, страстный любовник каким-то чудом всё-таки проник в желанный дом, непосредственно под душем разделся и, съев, как истый джентльмен, полтюбика зубной пасты, завалился спать, не забыв положить руку на аккуратную грудь любимой.

Неисповедимы пути Господни, – сказал некто, видимо, не знакомый ни с одной женщиной, потому что, проснувшись утром от пищавшего, как оказалось, целый час будильника, Михаил обнаружил ключи от квартиры и полную нежности извинительную записку, извещавшую благородного рыцаря о том, что дама его сердца отправилась в фитнес-клуб и салон красоты, чтобы тем красивее предстать перед ним вечером. Было почти восемь, и, выпив кружку обжигающе горячего чая, новоиспечённый гражданский муж бегом устремился вон, думая лишь о том, как не опоздать на работу и донести до офисного туалета взбудораженное приёмом горячей жидкости содержимое бунтующего желудка. Обе операции, к счастью, ему удались, и, потягивая за закрытой дверью тройной крепости растворимый кофе, он безуспешно старался вспомнить, каким же изощрённым способом очутился в желанной постели. Отчаявшись установить истину, Михаил вернулся к насущным проблемам, то есть, позвонив и, как всегда, разбудив Сергея, уточнил, будет ли тот свободен на выходных, чтобы, съездив в гости за город к общему другу, в спокойной обстановке детально обсудить дальнейшее. Получив утвердительный ответ, он вдруг несказанно обрадовался, но не сговорчивости товарища, а перспективе всего через несколько жалких часов снова увидеть ту, которой уже решил посвятить всё без исключение свободное время до отъезда к Андрею, впервые позволив себе роскошь отложить работу без веской на то причины.

Счастье – штука банальная, каждый их вечер почти целиком повторял сценарий предыдущего: недолгий романтический ужин дома, яростный секс, а потом разговоры, разговоры и разговоры – обо всём, от детских историй до семейных трагедий, политике, истории, хотя последним Ирина, конечно, не больно-таки интересовалась, но тем не менее не без удовольствия выслушивала занимательные экскурсы несостоявшегося филолога, отдавая дань его эрудиции. Чутьём опытной вместительной жилетки для рыданий он понимал, что разыгрывает привычную роль тихой гавани после бурного и, видимо, неокончательного ещё расставания, о чём свидетельствовали регулярные ночные сообщения в телефоне, переговоры на кухне за закрытой дверью, периоды неожиданной задумчивости с сигаретой в руке и ещё много более мелких признаков, которые, собранные вместе, красноречиво свидетельствовали о том, что счастливый влюблённый, по сути, играет в одни ворота. Не успев ещё попрощаться утром, она была уже не с ним, о чём косвенно говорили блуждающий взгляд и лёгкая рассеянность, и уже более прямо – ежедневно сменяемое постельное бельё.

Михаил понимал очевидное, но до последнего заставлял себя не замечать и не верить, дабы не разрушить то немногое, что давала ему она. Раньше он может и не стал бы терпеть столь откровенное унижение, но с некоторых пор его жизнь была подчинена цели, имевшей мало общего с тихой семейной гаванью, а потому, справедливо полагая, что не способен дать женщине то, что составляет венец её земных притязаний, не мешал ей делать выбор откровенно не в пользу временщика. Однако было здесь и другое: опасаясь, как бы неожиданно вторгшееся в его и без того чересчур насыщенное существование новое чувство не стало значить для него слишком много, он видел в её упорно отказывавшемся исчезать бывшем избавление от нараставшей зависимости, тем более притягательное, что не требовало принятия тяжёлого решения лично от него. Михаил упустил здесь лишь один момент: время неустанно работало на него, приближая момент, когда лёгкая удобная привязанность страстной женской натуры перерастёт, а точнее – неожиданно превратится в нечто совсем иное, и тогда начинавшему уже задыхаться от ревности и страдания мужчине окажется чуть сложнее оторвать от сердца внушительную его часть.

В его жизни не встречалась ещё ни одна, способная по-настоящему испытать сильное чувство: без дешёвой истерии показных эмоций, бесконечного смакования мнимых страданий и того удивительного, присущего женщине эгоизма, который даёт ей возможность принимать гротескную, отдающую помешательством самовлюблённость за чистую монету искренней бескорыстной любви. Он знал цену пьяным заверениям в преданности и готовности хоть к самопожертвованию на деле неспособных заставить смазливого автора подняться лишний раз с дивана, не говоря уже о том, чтобы потерпеть малейшее неудобство, если привычно источающий наслаждение и веселье инструмент вдруг ненадолго превратится в требующего минимального ухода больного заразными ОРЗ или гриппом. Богатый опыт общения с теми, кто лишь претендовал на звание Евы, сделал его безоружным перед лицом чего-то и вправду живого, а потому он исправно изображал доверчивую жертву амура, с собачьей преданностью заглядывая в её обманчиво добрые глаза. Неудивительно, что, сев пятничным вечером в машину и растянувшись на удобном сиденье, Михаил испытал по большей части облегчение, когда, пожав Сергею руку, в шутку скомандовал: «Шеф, трогай».

– Вот, кстати, – подхватил Сергей, – ты не замечал, что страсть подчиняться более сильному – нормальное желание и самого образованного человека? Как это может быть приятно говорить кому-либо магическое слово «шеф»…

– Нет, как-то раньше не пробовал, – ответил Михаил и, снова добавив требуемое «шеф», но уже с новым смыслом, как бы слегка посмаковал его на губах, – нет, ты знаешь, Серж, как-то не могу прочувствовать.

– Не то чтобы меня это слишком огорчает. Может, ты у нас прирождённый лидер, но вообще маневр достаточно хитрый: лишний раз подчеркнув свою зависимость и подчинённое сугубо положение, напоминаешь старшему, что власть, как минимум, возлагает на него ответственность за представителя братьев меньших. То есть вроде как ты и барин, но будь любезен позаботиться о том, что мужику твоему пожрать вечером, а ещё – чтобы тепло было и сухо, он это любит. Быть сильным и независимым притягательно, на своей шкуре проверял, как приятно, когда мир вращается лишь вокруг тебя, но вот скажу тебе под подписку о неразглашении, – Сергей понизил голос, – под крылом сильного гораздо приятнее. И пусть тебе придётся жить по законам его желаний и где-то ограничивать себя, впрочем, не так уж и часто, но чувство безопасности, а главное – безошибочности ментора стоит того. У нас с тобой вообще идеальный тандем, потому что мне и ограничивать себя пока ни в чём существенном не приходится, а святых тайн я уже приобщился. Знаешь, мне иногда кажется, что я тебе на самом деле выдумал, плод моего сознания и всё тут, я ведь тоже с Андреем вёл душещипательные беседы под девизом эфемерности всего сущего, так что нечто из того, о чём вы там на балконе секретничаете, усвоил. Я наконец понял, что в тебе и нашей группе сконцентрировано ровно то, чего мне в жизни более всего для гармонии и не хватало: цель, хотя это и не главное, очевидно не опасность, но…