– Ты не думал о том, что, следуя нашей, – осторожно начал и, не увидев на лице Михаила порицания, продолжил он, – модели получается, что ты, к примеру, нужен государственной машине не меньше, чем она тебе. У нас вполне самая искренняя любовь может выйти. Мы для системы враг, цель, на которую можно направить всю мощь бюрократии, не тратясь на коррупционные издержки, в любом другом случае пожирающие восемь десятых направленной энергии: с нами они будут бороться не для вида, тут не до освоения бюджетов, речь будет идти об их собственном выживании, в самом прямом смысле. Сила и непредсказуемость дубины народного гнева в сочетании с холодным разумом хорошо организованной террористической машины, тут о милой сердцу личной жопе речь идёт, о любимых жёнах и детишках, как уж здесь не стряхнуть с себя закостенелость да не взяться всерьёз за дело. Санитары леса мы будем, и главный лесник нам, может, за это ещё спасибо скажет, тем более что лично его при каком угодно финансировании вряд ли достать удастся, да и не нужно это тебе, а ну как взаправду гаранта конституции свалим – и тогда привет: неровен час, подкинут нам друзья из-за океана ударную дозу демократии и свободы, с кем тогда бороться и воевать прикажешь? – Сергей был похож на пьяного, спешащего на развязавшемся языке высказать то, в чём, может, и сам сомневался, а потому держал до случая при себе. Он был не из тех, кто привык опасаться или, тем более, бояться, а потому решил, азарта ради, подбросить для щекотливого разговора именно противоречивую мысль, чтобы, покидавшись ею как волейбольным мячом с соперником, выяснить настроение последнего. Возможно, и права была одна из многих промелькнувших в его постели девушек, утверждавшая, что в основе каждого его действия, так или иначе, лежит подсознательное желание развлечься или, как минимум, развеять скуку.
– Неожиданная мысль, – миролюбиво ответил Михаил, действительно заинтересовавшись новой стороной вопроса. – Рука, значит, об руку с папой на зачистку территории. Соблазнительно, но слишком извращает основной принцип. Скорее подошло бы как запасной вариант на случай невостребованности обществом нашей основной задачи: финал, кстати, гораздо более вероятный, чем кажется. Наш русский молодой и образованный человек от зависти иссохнет при мысли, что кто-то рядом оказался прозорливее его и ещё до кучи получил за это какие-то дивиденды. Он и пуле позавидует, которой меня прикончат, если по мне свободолюбивая пресса панихиду пропоёт, и вот тут уж он оторвётся. Вообще откуда у нас такое отчаянное желание смешать с грязью ближнего? Чисто национальная черта, плохо объяснимая простым словом «зависть»: и трижды менее успешного мы предпочтём видеть пресмыкающимся и раздавленным, нежели даже подобострастно глядящим на нас, но всё-таки идущего по жизни с высоко поднятой головой. Ни одного мало-мальски стоящего и полезного описания на каком-нибудь заштатном, не знаю, туристическом форуме, ни одного претендующего на независимость высказывания, ничего абсолютно не может наша алчущая толпа пропустить, не растоптав своими грязными ногами. Мы привязываемся к чему угодно, не имеющему даже отдалённого отношения к делу или теме изложения, лишь бы смешать с дерьмом автора. Что за панический страх чей-то независимости даже во мнении? С какой стати это желание видеть всех одним общим стадом, лишённым даже элементарных признаков самобытности? Безусловно, легче быть посредственностью на фоне таких же серых теней вместо сильных личностей, но почему не направить эту бурную энергию на созидание чего-нибудь для себя, чтобы хоть крупицу, но добавить в здание собственного благополучия и тщеславия, вместо того чтобы сыпать без разбору песок на все стороны, стараясь лишить благодатной почвы ростки чужого мнения.
– Послушай, Макиавелли, – оборвал его Сергей, – перестань в своей любимой манере уводить разговор в другое русло.
– Так я не увожу, – удивился Михаил, – я думал, у нас так тут классическая дорожная болтовня о политике без претензий. То есть, если ты о чём-то серьёзном хотел поговорить, то, конечно, давай. Я весь внимание.
– Сволочь ты и твоё внимание, – засмеялся окончательно потерявшийся собеседник, – иезуит проклятый, тебе родиться нужно было где-нибудь в Кастилии во времена Реконкисты:
не место тебе в современном мире, вот ты и пытаешься его под себя загнать, лет хотя бы на сто-двести назад.
– Предположим. А ты что ли себя комфортно здесь чувствуешь?
– Я? – переспросил Сергей, – замечательно. Мне здесь хорошо, тепло, сухо и вкусно, но, зараза, этого оказывается недостаточно, иначе никогда бы я в такую авантюру не ввязался.
– Духу не хватает пулю в лоб пустить? – недобро улыбнулся Михаил, посмотрев пристально на собеседника.
– А, вот ты как. Возможно. Только я этого, знаешь, не стыжусь. Вообще не понимаю, отчего вы все так повернуты на слабости: не дай бог, у себя её найти, страшнее и нет позора в нашей чудной компании. Резать, убивать без счёта кого ни попадя – это мы готовы запросто, а признать за собой право на мгновение хотя бы не то что сломаться, усомниться только: это никак, грех и позор несмываемый. Не оттого ли вы так с этим носитесь, что боитесь, прежде всего, себе в чём-то признаться? Звучит избито, но правде в глаза заглянуть иногда не помешает. Часто не нужно, согласен, так и кошмары начнут сниться, но время от времени очень полезно.
– А ты, значит, намедни заглянул? И что увидел там, поделись бесценным опытом.
– Рожу я твою там узрел. Как всегда, засаленную. Хотя бы и со скуки, но мне всё это нужно ещё побольше вашего. Праздность в сочетании с достатком – штука жестокая: слишком много свободного времени, чтобы думать, плюс слишком не замусоренная бытовой ерундой голова. И вот что я тебе скажу, querido ты мой: нарыл ты только что не золотую жилу, такой рычаг нащупал, что даже страшно иногда становится на него давить. Боязно, – понизил Сергей голос до шёпота, – но хочется очень. Если повезёт, то зараза эта как героин по венам мгновенно расплывется, и, эх, как мы тут все взбодримся: сами обосрёмся от того, что сделали, да поздно станет. Тут уже будет чистый кайф, без всяких ненужных примесей, – последнее он проговорил отчётливо, делая паузы между словами, пытаясь придать им особенный, одному ему понятный смысл.
– И чем тогда это тебя не устраивает?
– Непоследовательностью. Раз и Стасика в расход, то для чего ты упорно пытаешься доказать, что делаешь всё это во благо общества? Each nation gets the president it deserves – никто не отменял этой истины. Наша страна по большей части не работает, стоя целыми днями продавцами магазинов и охранниками тех же магазинов. Мы не способны организоваться в гражданское общество, которое может требовать хоть чего-то, не то что прав и свобод. Даже та степень свободы, которая дана нам сейчас, – это подарок власть имущих: никто всерьёз не станет её защищать и охотно променяет на очередное повышение пенсий и двухлитровую бутыль ослиной, но алкогольной мочи, гордо именуемой пивом. Да под ящичек, где так много теперь телеканалов, телешоу и сериалов. На хрена кому вообще что-то нужно. У нас отец идёт подавать в суд на пьяного мажористого сыночка, задавившего насмерть его жену и маленького ребёнка, и этот горе-папаша орёт на всю ивановскую, что российское правосудие не объективно. Да хоть бы швейцарское, какой нормальный мужик вообще станет судиться, когда нужно зубами рвать на части ублюдочную плоть очередного яркого представителя золотой молодёжи. И это в нашей-то стране, где и наказания при правильном подходе к делу не последует. Подожди спокойно полгода-год, выноси план мести, хорошо подготовься, и в один прекрасный день незадачливый юный водитель просто отправится вечером потусить и не вернётся. Пропал человек, поспрашивают знакомых, да и ладно, потому что при всём желании уже давно искать разучились. А может на самом деле этот трагически лишившийся семьи муж в глубине души и вовсе вздохнет с облегчением, что так удачно избавился от «прицепа», а на щедрую компенсацию купит себе Ссан, мать твою, Йонг, чтобы с друзьями на рыбалку ездить. В нашей стране ценность человеческой жизни – понятие эфемерное, но дело тут не в стране, а в людях, её населяющих.
