— А ты бы не радовалась, если бы она сдохла?! Вот как ты думаешь?! Вот как ты считаешь?!

Он рывком поднял ее на ноги и зашипел, содрогаясь всем телом, сначала ей в лицо, а потом в самое ухо, все крепче и крепче сжимая пальцы на ее плечах:

— «Сыновняя неблагодарность», скажет такая же тупая дрянь, как ты. Не могла ты подумать, хотя бы на минуту, что старая сука заслужила эту злость и много больше того? Не могла ты представить, что я жил как свинья первые десять лет своей жизни? Детство, прекрасная пора, у тебя ведь оно было? Ты можешь представить, что все детство ты бы питалась объедками и иногда, смеха ради, гашеные в ничто мужики, у которых отсасывала твоя мать, заливали бы тебе в горло разбавленный спирт? Ты могла бы радоваться тому, что он хотя бы разбавленный? Не могла, так послушай меня сейчас — когда я говорю «старая сука», это значит «моя мать». Это не просто злоба, любой бы назвал ее так. Ты, ты, такая правильная и справедливая, убившая незнакомого человека за его презрение к милой старушке, ты бы первая избила ее до крови, если бы знала! Ты бы простила ее, смеявшуюся над тобой вместе с приятелями, пока ты пытаешься выхаркать этот сраный спирт из своего желудка? Ты бы простила ее?!

— Нет, — Ронга помотала головой. — Нет. Прости.

Слезы текли из ее глаз, и сама она понимала, что никакое «прости» тут не поможет, но все равно повторяла, безостановочно говорила «Прости, прости, прости», только одно слово.

— Да-а-а, — протянул Шенву, оглушительно шмыгая носом и жестко ухмыляясь, — именно так она и говорила, просила прощения, когда приходила в себя. Я даже не убил ее сам! Я даже не бросил ее умирать, а выкинул сюда, к этой вшивой псине, которую она так любила!..

Шенву замер на какое-то время. Его взгляд вдруг стал растерянным, губы задрожали, все тело разом обмякло. Напряжение схлынуло с него за секунду. Жалобно, тихо он пробормотал, цепляясь за ее плечи слабыми пальцами:

— Ронга… Ты знаешь, сколько у меня шрамов от собачьих клыков?..

Охотясь на Монстра, она никогда бы не подумала, что чудовище долгое время жило совсем рядом с ней.

— И ты не знала ничего этого, маленькая девочка. Я был так рад тогда. Я заходил в этот двор и думал, что вот, наконец-то, я избавился от нее насовсем. Думал, что продам этот дом и больше ничто и никогда не напомнит мне о ней. Я был очень рад. Я был так счастлив… Поэтому зачем мне тебя убивать, девочка? Это слишком мало, это совсем не поможет, это ничего не исправит!

— Тогда скажи, что мне сделать, — произнесла Ронга. — Я все сделаю.

— Все?

— Все.

— Тогда…

Он взял ее за руку и повел по красным ручьям прочь от дома с белым забором.

— Каждый Духов день я смотрел на вас, — сказал он медленно и спокойно. — В интересном месте вы живете, и эта легенда…

Они остановились перед И Дин Хо, сейчас пустым, в кровавых потоках, извивающихся на стенах, как живые.

— Эта легенда… — повторил Шенву. — Про три иероглифа над дверями и про предсказания. Про смерть всего и вся… Это хорошая легенда, так ведь?

Ронга поняла, чего он хочет. Шенву стал раскачиваться с пятки на носок, отчего кишки из его распоротого живота расползались по земле. Он глядел на вывеску И Дин Хо и медленно, нараспев говорил:

— Ты убедилась, что ничего хорошего тут больше нет, верно? Что все не так, как тебе казалось, и самые страшные твари прячутся под масками людей, да? Тут нет, никогда не было ничего хорошего, и мне больно, и больно тебе, и это всегда будет болеть.

Он смотрел на вывеску в три иероглифа так мечтательно, с надеждой, что Ронга почти увидела в нем худого, синего от побоев мальчика, вырвавшегося из ада.

— Так закончи все это, — сказал он. — Закончи все это.

Где-то в глубине души Ронга понимала, что это просто призрак. Что их натура переменчива, и в этом Шенву может не оказаться ничего от Шенву реального. Она помнила все уроки дедушки Фэнга, не верила духам, но… Но песок застилал ей и нос, и рот, и глаза. И она и впрямь хотела бы закончить все разом — это быстро и удобно, разве кому-то будет плохо? Разве кто-то вообще заметит свою смерть?..

…И, что самое удивительное, теперь она могла разобрать три иероглифа И Дин Хо. Она хорошо видела значение каждого из них, и правда, пугающая правда о гибели мира, заточенной в знаки на старой доске, зарождалась где-то в глубине ее сознания.

Оставалось только произнести это вслух.

Ее губы там, в реальности, стали двигаться. Мучительно и медленно Ронга произносила звук за звуком, складывая их в слова.

Первое.

Второе.

Треть…

Она не смогла говорить. Что-то жесткое и ледяное, в песке и крови, втиснулось между ее зубов. Капкан сомкнулся на ее плечах, что-то тяжелое навалилось сзади. Она сжимала и сжимала челюсти, дергалась и пыталась отбиваться, но тело, все еще в трансе, не слушалось.

Оглушительно, протяжно взвыл Шенву, не дождавшийся своего вечного покоя.

«Он меня убьет, — подумала Ронга. — Заберет, что может, и будет прав». И, едва увидев реальный мир, кусок пола и стены перед собой, этот заброшенный техцентр, Ронга закрыла глаза. Ее сознание раздвоилось, и кто-то другой — может, это нечто внутри каждого, проснувшееся из-за «красного песка», — все пытался и пытался произнести эти три слова вновь, пока значения иероглифов И Дин Хо не начали стираться из памяти Ронги.

…Самым странным было то, что она так и не умерла.

Байчу почувствовал, что со временем Ронга успокоилась и перестала сопротивляться. Ее челюсть расслабилась, на пальцах Байчу остались кровоточащие следы от зубов. Подождав еще немного, Байчу медленно отпустил ее. Ронга не знала, как долго они стояли так, но судя по тому, что Байчу почти одеревенел, удерживая ее, времени прошло достаточно. Облизывая сухие губы, Ронга осознала, что в окна под потолком техцентра больше не проникает вечерний свет. Зато льет другой — лунный.

Они простояли так до глубокой ночи?..

И Байчу — на одной ноге. Его голень по-прежнему была прострелена, перетянута наскоро его же разорванной штаниной. Ее ладони тоже были перемотаны какими-то тряпками.

— Ты живой? — спросила Ронга, подлезая под его здоровую руку.

Он кивнул.

Запоздало Ронга увидела, что они стоят в центре охранного знака. Такого же, какой она начертила на своей ладони. Такого же, какой Байчу нарисовал на земле перед Ханом. «Нарисуй больше и встань в центр». И будешь невидим для призраков какое-то время. Байчу было нечем рисовать кроме своей и чужой крови, а кровь — превосходный лжец.

Они пошли к выходу.

— А где Руру? — спросила Ронга, вспомнив.

Байчу ответил непонимающим взглядом.

— Девушка с израненным лицом. Он выстрелил ей в ногу, и она…

Ронга перевела взгляд к двери, там никого не было. Смогла убежать?..

Радостные мысли покинули Ронгу, когда она вместе с Байчу дошла до выхода. Там во дворе, между трупов бандитов, лежало еще одно тело. Женское. Дверцы машин были открыты, на них и телах бандитов виднелись, в лунном свете, отпечатки ладоней.

Ронга пробыла по ту сторону не так уж долго, дольше стояла в реальности, пытаясь произнести сокровенные слова. Может, час прошел, пока она говорила с Шенву?.. Час Руру выползала из техцентра и пыталась найти ключи, чтобы сдвинуть с места одну из машин и покинуть, наконец, это жуткое место.

Час, прежде чем призрак Шенву убедился, что не услышит значения иероглифов, и бросился убивать Ронгу. Ведь она разрешила, а он бы забрал хотя бы такую малость…

Только вот Ронга стояла в охранном круге. А Руру…

Он не имел права забирать ее, но они были так похожи.

— Со спины не различить, — пробормотала Ронга, переворачивая тело, бережно обнимая холодную голову, всю в порезах и корках крови.

Руру, маленькая и милая, добрая и ласковая, теперь смотрела пустым холодным взглядом, как будто ничего уже в целом мире не могло ее напугать.

…Так похожи, вновь подумала Ронга.

Так удивительно похожи.