Конмаэлу дали винтовку с одним патроном, остальные же он будет получать после каждого выстрела. Руки дрожали, и он, как ни старался, ничего не мог с этим поделать.

– Первый! – скомандовал Таубе.

Дверь башни Правосудия открылась, вывели заключённого. Мешок на голове, грязные лохмотья – всё было знакомо.

– Оружие с плеча! Целься!

Конмаэл облизал пересохшие губы и задержал дыхание. Прицелился в голову, вернее, туда, где, предположительно, была голова.

«Это благо, – уговаривал он себя. – Просто нажми на спусковой крючок».

– Огонь!

Раздался выстрел, пленный упал. Конмаэл выдохнул, глядя на мёртвое тело. Он представил, как от ставшей бесформенной субстанции отделяется душа и, окутанная неземным светом, устремляется ввысь.

Майор Таубе едва заметно хмыкнул. Солдаты оттащили тело в сторону, на брусчатке осталась кровавая дорожка. Конмаэлу выдали ещё один патрон.

– Второй.

Следующий заключённый был похож на предыдущего, да и на всех тех, кого он видел прежде. Выстрел – звук падающего тела – отлетающая душа. И третий, и четвёртый, и даже пятый. Конмаэл стрелял. Он исправно попадал в цель, люди так же исправно умирали. Его руки перестали трястись, но взгляд затуманился и будто остекленел. Он стрелял, но мыслями пребывал очень далеко отсюда. Он унёсся прочь из этого страшного двора, он выполнял особую миссию. Разум рисовал ему светлые души, отходящие в иной мир, и ему чудилось, будто и он может одним глазком заглянуть туда, как случайный свидетель, как проводник, осторожно прикасающийся к священному.

– Шестой.

Новый заключённый вырвал Конмаэла из дурмана воображения.

На нём не было мешка. Серая холстина не скрывала его, и внезапно перед палачом с винтовкой предстал Человек во всем своём проявлении. У Человека было лицо. Заключённый был на пороге старости, и в тюрьме потерял последние силы, но взгляд его был твёрд. Он молчал, как и все его предшественники, но смотрел громче любых слов. И глядел прямо перед собой, в никуда – пытался увидеть что-то сквозь всю эту реальность. Он был полон могучей жизни, бьющейся внутри измождённого тела. Или так просто казалось?

– Целься!

Лицо Человека мешало Конмаэлу сосредоточиться. Эта ждущая освобождения душа вдруг посмотрела на него, и его собственная сжалась в комок, съёжилась, как от холода.

– Огонь!

После секундной заминки он всё же спустил крючок.

И промахнулся.

Пуля прошла у виска, и Человек не умер, он упал навзничь и стал кататься по земле, раздираемый болью. Он кричал, выл, и от этого внутри у Конмаэла закололо ледяными иголками.

Стоявший рядом солдат достал пистолет и одним выстрелом прекратил мучения заключённого. Когда эхо стихло, всё вокруг застыло в молчании.

– Седьмой! – приказ майора врезался в тишину, он будто не заметил оплошности Форальберга.

Седьмой была женщина. Старше средних лет, увядшая от жизненных мук, она, верно, и в молодости не была красивой. Бледный взгляд её скользил по лицам солдат. Рекрут тяжело задышал.

– Целься!

Он избавит её от страданий. Она должна освободиться. Под тонкой кожей век защипало от подступивших слёз, и это ускользало из-под его контроля. Конмаэл прицелился сквозь пелену. Нет, так не пойдёт, он должен выполнить эту работу хорошо. Он часто заморгал, пытаясь разогнать туман, и прицелился ещё раз.

– Огонь!

Глаза женщины были уже закрыты, по щекам катились слёзы, но она улыбалась. Неужто она стремится туда, куда он вынужден её отправить, неужели ждёт этого?

Конмаэл с готовностью выстрелил. На этот раз он не промахнулся – всё произошло быстро.

Он вытер лицо ладонью.

Потом ему дали три патрона и привели сразу троих заключённых. Все – крепкие мужчины, похожие друг на друга, как братья. Все в ссадинах и синяках, они были скованы по рукам и ногам одной цепью. А ещё они были злы. Конмаэл видел это по их глазам – они горели ненавистью, жадно требуя расправы. Один из мужчин оскалился.

– Целься! Огонь!

Конмаэл выстрелил в среднего – тот упал навзничь.

– Будь ты проклят, мерзкий падальщик! – закричал стоявший слева и рванулся в сторону Конмаэла. Рекрут испугался, но быстро перезарядил винтовку. Прицелился, выстрелил и попал заключённому в грудь – тот упал, но остался жив. Тем временем третий приговорённый тоже кинулся на стрелка, но неуклюже пошатнулся, сдерживаемый тяжестью павших товарищей. Майор Таубе, солдаты и конвой стояли, не шевелясь. Конмаэл быстро зарядил третий патрон и нажал на спусковой крючок. В наступившей тишине звучали глухие хрипы второго казнённого, который был ещё жив. Изо рта у него пошла кровавая пена, он задыхался и вздрагивал.

– Дайте ещё патрон. – Конмаэл удивился тому, как твёрдо прозвучал его голос, хотя внутри всё клокотало и подпрыгивало.

Сержант посмотрел на Таубе, тот кивнул.

Конмаэл, не колеблясь, оборвал мучения раненого, и тот затих, устремив потухший взгляд в серое небо. На этот раз воображение не нарисовало Форальбергу никаких отходящих душ.

Оставалось ещё двое заключённых.

Ими оказались мужчины – слишком полные, чтобы быть солдатами, слишком запуганные, чтобы сказать что-то внятное.

Конмаэл уложил их двумя быстрыми и точными выстрелами. Он видел их страх и небрежно избавил их от этой непосильной ноши.

Когда работа была сделана, майор подошёл к Конмаэлу и забрал у него винтовку.

Ничего не говоря, он собственноручно снял с него кандалы, потом достал из кармана дневник Форальберга, так же молча отдал ему и удалился.

Когда Конмаэл вернулся в казармы, солдаты из его отряда смотрели на него с осторожной заинтересованностью. Они не мыслили увидеть его ни свободным, ни даже живым.

Он молча прошёл к своей койке, убрал дневник под матрас, лёг и стал смотреть вверх. Он ощущал на себе любопытные взгляды, но ему было всё равно.

– Что с тобой было, Форальберг?

Конмаэл повернул голову в сторону вопрошавшего и обвёл взглядом остальных, собравшихся у его койки.

– Мы не думали увидеть тебя снова, – подал голос другой солдат.

– Но увидели.

– Что Таубе сделал с тобой?

– Тебя пытали?

– Ты видел пленных?

– Зачем ты так поступил?

– Как там, в тюрьме?

Конмаэл растерянно смотрел на загалдевших солдат. На половину вопросов он не знал ответов, на другую половину отвечать не хотел.

– Сделал, потому что сделал. – Он нахмурился и отвернулся, давая понять, что не желает расспросов.

– А я считаю, что ты слабак, – издевательски ухмыльнулся тонкий долговязый рекрут.

– Считай.

– Ты что, не понял, Форальберг? Ты слабак. Или, может быть, ты хочешь служить в другой армии, по ту сторону фронта?

Конмаэл повернул голову и посмотрел ему в глаза. Помолчал, обдумывая что-то, но не проронив ни слова опять отвернулся.

– Болезный он какой-то, видно, с головой в разладе. – Обидчик несильно ткнул лежащего в плечо и собрался уходить.

Это было ошибкой. Слова не трогали Конмаэла, но этот жест будто вышиб одну из костяшек домино в хрупкой конструкции, и равновесие было нарушено. Всё, что он испытал за последние дни, заполыхало внутри, желая сгореть без остатка и обернуться пеплом.

Конмаэл рывком поднялся с кровати, резко развернул обидчика к себе лицом и обеими руками толкнул в грудь. Тот попятился, солдаты расступились, недоумённо переглядываясь.

– Ты чего?

Конмаэл занёс кулак и ударил рекрута по лицу, потом ещё раз, и ещё. Когда тот начал наконец сопротивляться, они сцепились, удар следовал за ударом, воздух вокруг разгонялся от их быстрых движений. Конмаэл ощутил железный привкус крови во рту, пропустив пару выпадов соперника, но это его только разгорячило. Отойдя на шаг, он зарычал и бросился на обидчика, толкая того в корпус, потом швырнул его о настенную панель – дерево заскрипело, и пластина отвалилась, обнажив каменную кладку. Остальные рекруты даже не пытались разнять дерущихся, лишь старались отойти, чтобы не попасть под удар.