А дальше дело пошло: поместив кастрюльку в раковину мокнуть, я направил свою мысль на основное. По порядку, как у римлян: «Что? Где? Когда? Кому выгодно?» По пунктам: «Что?» – Пока что – «отравили» и инфаркт. Свежеиспечённая вдова, которая кашу и заварила. Прибывает группа. Судмедэксперт, призвав в свидетели «скорую помощь», делает предположение, что Николай Иванович Райхерт, кажется, умер.
Далее по списку – я: что называется, вынесло… Помню оживление группы, когда меня под пистолетом в помещение ввели. Надеясь закрыть дело по горячим следам, кто-то, возможно, потирал уже руки. И, как оказалось, напрасно. Уступая давлению следователя, и угрозе оружием (про оружие – для красного словца, но – пусть…), я назвал своё имя. Знакомство с покойником отрицать так же не стал. А дальше меня стали ущемлять: на вполне закономерный вопрос, умер ли пострадавший от того, что вышел срок, или ему помогли? На вполне невинный вопрос работники правоохранительных органов отвечать категорически отказались, мотивировав это тем, что, видите ли, «вопросы тут задают исключительно они». Самым деликатным оказался эксперт; памятуя о моём праве на информацию как гражданина, тем не менее, прямо на вопрос не ответил, но объявил, что делать какие-либо выводы по поводу… без дополнительных исследований вот так, навскидку, он не рискнёт.
Но это «о правах…» всё сантименты, жаловаться прокурору я не собирался всё равно. Необходимо было сосредоточиться на основном, вот только что считать тут основным?
Расхаживая от крыльца до калитки и обратно, я напряжённо думал. И в результате напряжённой работы мысли пришёл к выводу, что фактов для конкретных выводов явно не хватает. Подойдя в очередной раз к калитке, машинально приподнял крышку прикреплённого к забору ящика для почты. И проблемы с Райхертом и даже с Магаданом резко отступили. Обычно заинтересованные лица связывались со мной по телефону, но сегодня было письмо. Разорвав и отбросив конверт, я развернул сложенный вдвое листок. И, ознакомившись с текстом, осел на стоявшую рядом скамью. Так до конца и не придя в себя, вновь поднёс листок к глазам, но текст не изменился. Набранное четырнадцатым кеглем послание, деловито и ёмко гласило: «Ты скоро умрёшь, и я это увижу».
Коротко и деловито. Ни – за что, не выставляя каких-то претензий. Не требуя доли из наследства, которое я вознамерился в одну харю захапать (тем более, что ничего подобного мне ни с какой стороны не светило). Беспристрастная констатация факта. На обычной А-4 – формата бумаге. Не воспоследовало объяснений и с обратной стороны. Духами бумага не пахла, при надкушении ничем от обычной на вкус не отличалась.
Улицы в нашем посёлке достаточно тихие, бросив взгляд в одну сторону, бросив в другую, ничего подозрительного я не увидел. Но это на первый взгляд, ведь это кто-то написал, не поленился! И я, рассудив, что для бравады сейчас не время, внешне не паникуя, но и излишне не медля, возвратился на участок.
Светило солнце, беспечно чирикали птички. Какая смерть, какое – «скоро!..» Но кто-то мне пообещал. Теперь сидит, хихикает. И ждёт. Когда мои нервишки заиграют, в ожидании я изведусь, и уже тут!..
В задуманном детективе я это обязательно куда-нибудь приткну, всё в красках опишу. Но это в книжном детективе, а когда это касательно меня, то в красках как-то не хотелось.
…Нет, главное: «я это увижу!..» – какая-то наглость!
А, может, тут расчёт: не зная моего стального характера, некто решил довести меня до состояния, когда я сам: в петлю… И ничего не надо делать. Только не учли, не на того напали, не такой я человек!..
И всё же, всё же: что в жизни я такого сделал, что с целью меня запугать и к чему-то принудить, некто не пожалел ни времени, ни средств на бумагу: не дал товарищу по парте списать домашнее задание? Исключено, какой-то наговор! На классных сочинениях безо всякой корысти вступления и заключения (только записывай!) надиктовывал направо и налево.
Не уступил в автобусе старушке место?.. Допускаю: не заметил и не уступил, но тут я не нарочно…
Но почему со мной решили поквитаться именно сейчас, когда и без того: того гляди, посадят.
Нет, ничего путного в голову из прошлого не шло, память подобной ерундой заниматься не хотела, оставалось обратиться к совести, уж она-то ничего не позабудет. Но и совесть, при наших всех порой с ней несогласиях мирно молчала – совесть была чиста. И если бы не незабвенный Николай Иванович, не его непонятная смерть, на подобное послание я бы, возможно, даже не почесался, счёл чьей-то шуткой. Хотя при ближайшем рассмотрении явно маячит не шутка, а хорошая крепкая ненависть.
…Но почему меня… вокруг столько народу! И умереть я права никакого не имел, я стольким людям ещё должен!.. Люди не поймут. Как вариант, по примеру моего родного дяди раствориться в бескрайних просторах Сибири?..
Но эту мысль я тотчас отверг: во-первых – комары. Я не любил и здешних, а в Сибирских болотах их неизмеримо больше. А во-вторых, почему это я должен?.. Нужно разобраться!
Перейдя подальше от калитки на крыльцо, я попытался. Но думалось не очень, а точнее – не думалось никак. Мысленно воспарить, оценить всё беспристрастным взглядом мешала записка. Чтобы не отвлекала, я с глаз долой убрал её в карман, но помогло это не очень. Обратиться в органы правопорядка? И что я предъявлю, какую-то записку? Засмеют.
И я, ещё раз напрягшись, исключительно для пользы общего дела решил воспользоваться личными связями. В лице Виталия Мордвинова. Пусть он и гад, но сейчас это дело десятое, между прочим (и не между… тоже), оперуполномоченный, майор. А это вам не кот начхал, ведь за что-то на работе его держат. Мой, между прочим, друг. Пускай сто лет не виделись, пускай на улице с первого раза друг друга, возможно бы, не узнали, – но он мой друг. Пусть попыхтит. Хотя бы над запиской, которую необходимо было всячески в лабораториях исследовать, так как на кону стояла моя жизнь. А умереть сейчас, или, хотя бы, «сесть на срок», повторяю, я не мог, ибо! Даже если меня просто посадят, то кто отомстит за Николая Ивановича? Живым и на свободе заниматься этим как-то проще. И Витька в этом плане мне поможет: в смысле фактов. А уж осмыслить, оценить – это я возьму на себя.
Оставалось Витьку «зацепить». Личные отношения, конечно, хороши, но постоянный стимул должен быть, и стимул должен быть с размахом. Предварительно пересчитав наличность, я в магазине взял сахару, хлеба и чаю. На рыночке рядом купил огурцов, помидоров, яиц и, возвратившись, вывалил всё это богатство на стол.
Задумывался ужин. Чтобы было вкусно, чтобы было много. Витька съест и без изысков, но – хотелось… Чтобы осознал. Что – это для него… И, как человек, принявший взятку, будет просто обязан делу с моим невольным участием уделять внимания чуточку больше. Иначе! Иначе я его прибью.
И в положенное время Витька появился. Дисциплинированно вымыл руки, сел за стол, и действо началось. В ожидании какого-либо перекуса, не подозревающий о предстоящем охмурении, Витька развлекал и меня и себя разговорами о погоде. Я же тем временем коварно грел сковородку. Окропив поверхность постным маслом, бездумно соглашаясь с собеседником, выложил на раскалённую поверхность кружочки нарезанных помидоров, посолил, поперчил. Через минуту посолил и поперчил их с обратной… И лишь затем, следя, чтобы желтки не растеклись, разбил на это яйца и посыпал зелёнью петрушки.
Просто? Просто. И красиво. Оценил и Витька: вызвался нарезать хлеб, приготовил вилки, тарелки!
В общем, взятку проглотил. И я, пытливо взглянув на отдувающегося мамонта, молча пришлёпнул перед ним ладонью злосчастный листок.
– Что это, счёт? – ещё витая где-то, вопросил лениво Витька. Вглядевшись и прочтя, но так и не врубившись, поинтересовался, за что это я, собственно, предварительно потратив столько продуктов, собираюсь его жизни лишить? И если это шутка, то не смешно.
– Не смешно, – согласился и я. И если бы дело касалось кого-то, я бы, возможно, разочек хихикнул, но письмо опущено в мой ящик!..
