Прикрыв глаза, он погрузился в личную нирвану. Музыка, включенная бдительным водителем, позволяла войти в нужное состояние. Определенно, ему нравился человек, сидевший за рулем его Maybach. Водитель умел понимать без слов. Малейшего жеста было достаточно, чтобы водитель совершил требуемое действие. По умолчанию.

Вид кровоподтека, моментально растекшегося под кожей, не отправил её в обморок. В отличие от сильной боли. На этот раз она была нестерпимой. В глазах Иды потемнело. Тошнота стала такой требовательной, что она испугалась поддаться ей и выставить себя в окончательно неприглядном виде.

– Что случилось? – голос художественного руководителя выражал негодование.

Ида застонала при попытке разогнуть ногу в колене.

– Так что с тобой?

– Болит колено. Не могу наступить на ногу, – отчиталась участница балетной труппы.

– Тебе известно, что я не терплю жалоб? – раздраженность руководителя труппы сквозила не только в её тоне, а и в напряженных мышцах шеи. Когда внешность довольно зрелой женщины приобретала такие черты, танцовщицы знали, что спорить бессмысленно.

– Но…

– Молчать. Выйди из зала.

Это был конец. Поврежденных безжалостно вышвыривали. Как отработанный материал. А она так и не успела сыграть хоть одну мало-мальски значимую роль. Так и осталась рядовой балериной.

Иде ничего не оставалось, как подняться и, припадая на согнутую ногу, прихрамывая направиться к дверям. Тем, которые отделят её от дальнейшей карьеры. Больше никогда ей не выйти на сцену. И уж тем более, не блистать.

Не зная характера полученной травмы, она не сомневалась, что мечта разлетелась с визгом и гулом на мелкие куски. Как и её жизнь.

Пыль перестала рассеиваться вокруг него. Каждый день он намерено погружался в густое облако пыли. Демонтаж стен, ненужных окон и дверей затащил его в мир грязи.

– Живее, чтобы до вечера не застряли тут, – скомандовал прораб.

Не отвечая на его приказ, рабочие послушно застучали с удвоенной силой по упрямой стене. Им и самим не виделась привлекательной перспектива до позднего вечера торчать в запыленном помещении, купленном кем-то, кто сам бы не взялся выполнять грязную работу. Мысли о заказчике озлобляли. Злость становилась удобной помощницей.

– Парни, я на перекур. Не расслабляйтесь. Особенно ты, в углу. Активней давай. Я плачу всем на равных, так что не отлынивай.

Бурчание рабочих перекрывалось грохотом. И тот, что орудовал молотом в углу комнаты, не был прочь озвучить возмущение. Чтобы быть, как все члены бригады: недовольным, уставшим и желающим пнуть жизнь под её несправедливый зад. Но вместо этого он чаще стал заносить орудие, чтобы развалить ту часть стены, за которую отвечал.

– Мир полон неудачников.

– Э, мальчик потише, – прикрикнула мать на сына.

– А что не так? – возмущенный подросток держал в руках разбитый мобильный телефон.

– Мир виноват, что ты разбил его? – женщина в засаленном халате уперла руки в бока и ждала от сына извинений.

– Плевать мне.

Подросток швырнул телефон, которому более не был опасен удар об пол, и выскочил из дома.

Парень брел по улице, не имея представления, куда идет. Просто шел. Просто учился. Просто жил. Как все. И как проходившая мимо девчонка, решившая ему улыбнуться. Флиртовать надумала.

– Дура, – прокричал он ей вслед.

Она понравилась ему. Красивая. А что толку? Это пока она была тинейджером, могла с ним тусоваться, а потом захочет встречаться с богатым мужчиной, чтобы он дал ей то, на что собственно и заслуживала девушка с внешностью расхаживающих по подиуму. А он что? Сын женщины, воспитывавшей его в одиночку и попрекающей тем, что родила. А он что просил? Его не было, когда она это решила. И лучше бы и не было вовсе.

Подросток пинал валявшиеся на дороге мелкие камушки, сбивая носы и без того ободранных кроссовок. За это он также получит втык от матери. Но все это не имело значения. Он устал. Уже устал.

Бледно-серые тона с порога врезались в поле зрения. Без особой вычурности. Но с плохо скрываемой дороговизной холл бизнес-центра встречал своего владельца.

Миловидные особы на ресепшене отвешивали отрепетированные кивки головой. Он не признавал устаревших словесных приветствий. Вышколенная охрана здания умело имитировала свое отсутствие. Все, как он любил.

Вальдемар поднялся по широченной лестнице на пятый этаж, отведенный практически целиком под его кабинет и комнату отдыха. По крайней мере, большую часть этажа занимали именно эти два помещения. Квадратные метры были отведены и под архив. Он соседствовал незаметно с человеком, слишком ценившим тишину. Никому не взбрело в голову задать вполне логичный вопрос, почему он не использовал лифт. И это была его заслуга. Он сумел обучить подчиненных собственноручно созданному этикету.

Войдя в двери кабинета, он снял пиджак и отправил тот на нелепо смотревшийся под стеной громадный диван. На нем никому не довелось посидеть. За пять лет. Время, когда здание, построенное по спецпроекту, было введено в эксплуатацию. Ему лично он не был нужен. Разве что, для более удобного приземления пиджака. Иногда вещи нервировали владельца. Он не выносил скованность, обусловленную ношением пиджаков. Обязывал статус. Приходилось подчиняться.

Расположившись за столом, преисполненный энтузиазма, он принимался знакомиться с ежедневными отчетами о делах дочерних компаний.

Одиночество и боль идеально определяли собой окончание. Пренебрегая рекомендациями травматолога, она расхаживала по квартире. Телефон презирал её. Молчал.

Она подчинялась отчаянию. Тридцатилетнюю балерину никто бы не стал ждать в труппе после полугодичного перерыва, а именно столько времени врач отвел на её восстановление. Все, чем она только могла – пожертвовала. Ради балета. Он так и не признал её. Ничего более делать она не умела.

Изнутри распирал страх. Будущее не вырисовывалось на фоне обломков настоящего. Если бы она не была настолько слабой, то покончила бы запрещенным способом с собой. С жизнью. Ей хотелось продолжать. Как именно, пока не понимала.

Просто ничего не держало. Даже иллюзорной любви и той не нашлось места в её графике служения карьере. Она чувствовала себя картежником, не умевшим не только блефовать, но и делать простые ходы, и при этом доверившегося игре.

Ей захотелось громко закричать. Не имела права: слышимость в новостройках претендовала на высшую степень абсурдности. Пришлось молчать. Терпеть. Все, как и раньше, но уже по-другому.

Взгляд пропускал магазины. Бары, заявлявшие о себе тривиальными вывесками, не удостаивались её внимания. Она искала граффити, и только те, что были разукрашены двумя цветами. Они красовались на дверях помещения, устремлявшегося в подвал. Там собиралась тусовка местных неформалов.

Найдя нужную дверь, женщина сорока пяти лет вошла в неё и стала спускаться по ступенькам, которые никто не удосужился подмазать хотя бы цементом, чтобы ноги не сломать, к чему подталкивал полумрак, живший внутри старого здания.

Звуки музыки усиливались. Она продолжала спускаться, вцепившись в перила, с ободранными деревяшками. Прислушиваясь к голосам парней, она выхватывала знакомый. Не имея представления, что она скажет сыну, женщина прошла под низким сводом арки в задымленную от сигаретного дыма комнату.

Знакомая фигура развалилась под самой стеной. Сын безжалостно отправлял в себя дым из приспособления для употребления курительной смеси.

Её сердце сжалось от боли. Тот, кто являлся для неё бесценным человеком во всем мире, не дорожил своим здоровьем. Она просто застыла на месте. Боялась пошевелиться.

– Чего приперлась? – голос сына казался не таким уже знакомым. – Пошла вон отсюда.