– А преподаватель, Алла Семеновна говорит, что ты ей знаки внимания оказывал? – переключил разговор в другое русло Рябинин.

– Эта полоумная нимфоманка? Ну угостил девчонку конфетами, ну помог пару раз мольберт к машине донести. Ну поговорил пару раз ни о чем. О погоде, о том какая музыка нравиться и все. И вообще зачем мне лишние проблемы. Я, если честно, этих – показал он пальцами знаки кавычек, – «элитных» на дух не выношу. Они словно не от мира сего. Не посмеяться, не поприкалываться. Она даже нашу современную попсу не знает. Зато все знает о Бахе, Чайковском, Вагнере. Ведет себя словно она на международном рауте, кроме светских бесед об искусстве, литературе и папиных достижениях в фармакологии с ней не о чем разговаривать. Я ее просто пожалел. Смотрю всегда одна в сторонке, вся жизнь по расписанию, как в армии. Подъем – упал – отжался – отбой, шаг в лево – шаг вправо – расстрел, прыжок на месте – провокация.

– А еще с кем-нибудь она общалась? – скорее просто так, для очистки совести спросил Рябинин.

– Нет, ни с кем, кроме Аллы Семеновны. Я во всяком случае не замечал, – ответил Зайчик.

Приближался вечер, а Рябинин ни отгадал ни одной загадки, не решил не одного ребуса. Только он подумал о том, что ему сказать Еремееву, как зазвонил телефон.

– Ну, что сыщик? Нашел девчонку? – прохрипела трубка недовольным голосом начальника.

– Нет! – коротко ответил тот и отключился, чтобы не слышать стенания Еремеева.

– Словно сквозь землю провалилась, – уже сам себе ответил он и поехал в роскошный загородный дом Самойловых. «Нужно поговорить с матерью и домработницей, а еще повидать Максима Самойлова, может там какая-нибудь ниточка отыщется» – рассуждал оперативник.

Особняк Самойловых утопал в буйстве красок и напоминал палитру художника. Все было ухоженно и необычайно красиво: дорожки, выложенные булыжником, клумбы, зоны отдыха с витыми скамеечками, альпийскими горками и фонтанчиками, бассейном в виде большой капли и прудиком с кувшинками под плакучей ивой. Чувствовалась рука дорого дизайнера-профессионала.

Разговор с матерью пропавшей девушки кроме слез истерик и не внятного бормотания ни к чему не привел. Домработница тоже пожимала плечами и повторяла как попугай одно и тоже: «Не знаю, просто ума не приложу».

«Чего его прикладывать, если его нет» – сделал вывод Рябинин, и попросил разрешения осмотреть комнату девушки.

Комната была с розовыми обоями, розовыми шторками с рюшами, кровать покрыта розовым покрывалом, в розовой вазе стояли розовые искусственные цветы. На кровати сидел розовый плюшевый мишка.

«Комната Барби», – мысленно обозвал ее Рябинин.

«Алые паруса» Грина, Сборники стихов Пушкина, Лермонтова, поэтов Серебряного века, и другие авторы со своими произведениями из школьной программы стояли ровными рядами на розовых полочках, вперемешку с куклами и мягкими игрушками. В белых шкафчиках был идеальный порядок, не пылинки, не соринки. Единственным, что по мнению оперативника отмечало, то что здесь жила живая девочка были книги о Гарри Поттере.

«Как в музее», – отметил про себя Рябинин.

В письменном столе лежали в пеналах: ручки, карандаши, кисти, ластики. За гардеробом, аккуратно сложенным стоял мольберт и картины. Оперативник стал их разглядывать. На переднем плане всюду были пейзажи: прудики с лебедями и утками, лужайки с тропинками и кустарниками, цветочные клумбы, заснеженные деревья со снегирями. Но вдали практически на всех картинах были изображены романтические сцены: целующиеся влюбленные; молодой человек с букетом цветов, ждущий встречи с девушкой; прогуливающаяся по осенней аллее парочка; за окном кафе, держащиеся за руки парень с девушкой.

– Скажите, Лиза была влюблена? – обратился он к матери девушки присевшей на край стула и нервно наблюдавшей за тем, как посторонний мужчина копается в вещах ее дочери.

– Нет! – замотала она головой. – Не знаю… – подумав, пожала она потом плечами.

– Вы вообще разговаривали со своей дочерью? Она делилась с вами своими переживаниями, проблемами, женскими секретами в конце концов? – почему-то стал раздражаться Рябинин.

– У нее не было проблем! Откуда у нее проблемы? У нее все есть: наряды – пожалуйста, лучшие репетиторы – пожалуйста, вкусная еда – пожалуйста, отдых за границей – пожалуйста. Какие проблемы? Какие переживания? Она занимается чем хочет, в силу своей занятости она редко днем бывает дома, а вечером она рисует, читает или учит уроки. Ей некогда думать о мальчиках. Да и рано еще, она же ребенок, – недоумевала мать. – У нее есть все, о чем только можем мечтать любой человек.

– Да, – согласился оперативник и добавил. – Все, кроме любящих родителей.

Тут он подошел к кровати, заглянул под подушку, потом под матрас, но ничего не нашел. Тогда его взгляд упал на плюшевого мишку, он поднял его стал разглядывать со всех сторон, и на спине увидел потайной карман. В нем лежал розовый блокнот.

– Обычно девочки, которым не с кем поговорить ведут дневники, – потряс перед носом матери блокнотом Рябинин.

В блокноте были выведены аккуратным почерком наивные стихи о любви и страданиях. Имя Гриша было обведено жирным шрифтом и заключено в витиеватую рамочку. Вокруг были изображены сердечки, цветочки и прочие знаки обожания.

Приклеенные фантики от конфет, а ниже сочинение на тему: «Как бы я провела лето…»

«Сегодня Гриша был очень любезен, помог мне с оттенком аквамарина, а потом угостил конфетами. Что за божественный вкус был у этих леденцов. Они напомнил мне лето в Венеции. Солнце, вода, гондольеры с длинными шестами-веслами. Покрытые зеленой тиной фундаменты домов и сваи мостов. Как бы мне хотелось побывать с Гришей в Венеции. Мы сидели бы в яркой гондоле. Я – в длинном красном сарафане и соломенной шляпе на голове с большими полями. Он в потертых джинсах с голым загорелым торсом, улыбающийся, приветливый, красивый… С непокрытой головой и бликами золотого солнца в светлых кудрях. Даже мечтать об этом – уже счастье…»

Рябинин перелистал несколько исписанных страниц о мечтах «бедной Лизы» и увидел засушенный букетик из фиалок.

«Вот и пришла весна. Гриша сегодня в парке нашел первые фиалки и подарил мне. Как тоскливо и горячо застучало мое сердце. Мне стало немножко страшно, от того что вдруг он услышит его стук и поймет, как я его люблю. Как я жду воскресенья, и как быстро летят воскресные часы. И как долго тянуться остальные дни недели…»

Рябинин подумал о своей дочери, а ведь и он тоже ничего не знает о ней. Ему вечно некогда. Он утешает себя тем, что для девочки важнее мать. Что она еще маленькая. Что своими мечтами и переживаниями она, наверное, должна делиться с женщиной, которая поймет ее лучше.

Тут его живое воображение нарисовало картину, как он приходит домой уставший, идет на кухню, ест суп уставившись в тарелку, а его дочь начинает щебетать о том, как мальчик Вася подарил ей три хилые фиалки, которые нашел на площадке детского сада…

Как какой-то Коля Перепелкин, в первом классе дернул ее за косичку, и показал язык, а она думала, что она ему нравится…

Как Дима из параллельного 7 «Б» нес ей портфель…

Как в девятом классе она впервые поцеловалась с Женькой Ивановым…

Рябинин передернул плечами и перестал фантазировать о том, что может быть с его пятилетней дочерью дальше. А представил, как он сам сидит, молча кивает слушая ее в пол-уха, и приклеивает дурацкие ярлыки этим мальчишкам: «Вася, да ты глупец, девочкам нужно дарить розы».

«Перепелкин – я чувствую, что детская колония по тебе уже плачет»

«Дима – спортом надо занимается, а то современная молодежь тяжелее ложки и портфеля ничего поднять не может»,

«Сколько лет этому Женьке? Восемнадцать?.. Он что педофил? Как он посмел прикоснуться к тебе? Я его закопаю…»

«Хорошо, что я отец, а не мать» – остановил он себя. «Все-таки девочка должна делиться своими девчачьими секретами с матерью» – твердо решил он, в оправдание себя.

– Я заберу его на время, – вложил Рябинин дневник девушки в свою папку, и подошел к компьютеру.