– Закусывай! – приказа она Губкину. Потом повернулась в сторону подсобки и крикнула: – Кирилловна, колбасы ему хоть порежь и хлеба. А то до своей пятизвездочной клиники не дойдет.

– Ну, что там у тебя приключилось, рассказывай, – уже более мягко проговорила она и свесила свое круглое щекастое лицо на пухлые руки.

– Так вот значит, – похрустел главврач очередным зеленым кружком. Были у меня позапрошлым летом или поза-позапрошлым? – осекся Губкин, – что-то я запамятовал. Ну, впрочем, не важно. Короче как-то были у меня студенты на практике…

– Это мы уже слышали сто пятьдесят пять раз, – перебила его официантка. – И про Антонова который пропал, и про Белову…

– Да нет, я не о том, – передернул плечом главврач. – Так вот, иду сегодня утром с дежурства… И вдруг вижу, от станции в сторону остановки направляется… Кто бы вы думали?..

– Брэд Питт! – прервала его выжидательную паузу официантка.

– Нет! – коротко ответил тот.

– Неужели Анжелина Джоли? – хихикнула буфетчица.

– Дуры! – приструнил их Губкин. – Мой Антонов!

– А – а! – многозначительно воскликнула официантка. – А мы-то думали…

Губкин протянул руку к запотевшему графину. Но рука официантки опередила и отодвинула графин на противоположенный конец стола. Тот громко сглотнул слюну и взял последний кружок огурца.

– Закусывай! – снова приказала размалеванная Лидка.

Главврач нехотя взял бутерброд, принесенный поварихой и стал усердно его жевать.

– И что? Нашелся твой Антонов? – уже более серьезно спросила официантка.

– Да! – Закивал Губкин, – и снова пропал…

– Как это нашелся и пропал? – поймала жалобный взгляд врача на графине официантка и налила очередные полрюмки.

– А вот так, – уже более веселее, заплетающимся языком произнес он. – Иду. Вижу идет. Я на перерез. А там автобус. Он бах и пропал.

– На автобусе уехал? – не поняла Лидка.

– Нет. Автобус не остановился. Наехал прям на него.

– Ах! – Схватилась за сердце официантка. – Его сбил автобус? Его покалечило? Он умер? – засыпала она главврача вопросами.

– Нет! – замахал на нее руками Губкин. – Типун тебе на язык! Он исчез!

– Кто автобус? – с недоверием посмотрела на раскрасневшегося врача Лидка.

– Автобус ни «кто», а «что», дура! Автобус предмет неодушевленный, – решил поумничать тот. – Антонов исчез. Был и нету. Автобус его сбил, а его нет.

– Понятно все с тобой, старый пропойца! Это твой дилирий треминц был, – забрала Лидка со стола запотевший графин и встала.

– Delirium tremens!⁴ Безтолковка! – постучал кулаком по своей плешивой голове главврач. Со вздохом проводил удаляющийся графин и вышел из-за стола. – И все-таки я его видел, – погрозил он кому-то пальцем и направился к двери.

Домой Губкину идти не хотелось. Поспать он успел на работе. Амбулатория была практически пустой. В связи с нехваткой узких специалистов, большинство кабинетов было закрыто. Губкин менялся с фельдшером Ольгой Петровной Светояровой, иногда дежурил ее зять, бывший хирург Иван Северский. Сейчас он больше консультировал, из-за отсутствия правой руки. В простых случаях мог наложить гипс или дать рекомендации что делать или к кому обратиться. А лечиться жители ездили в областной центр, так что бывшая больница-амбулатория стала неким пунктом оказания экстренной помощи. Госпитализацию производили в редких случаях, когда больной не хотел уезжать далеко от дома и ему требовался постоянный уход и контроль.

Каждый раз Губкин вспоминал Тоню Белову, как ему было с ней легко и просто. Как она так легко ставила диагнозы и лечила сложные болезни, хотя училась на фельдшера, и по идее не должна была знать таких тонкостей. Вот ведь где действительно был дар и интуиция, часто сокрушался Губкин. И где теперь эта девочка сирота? Часто спрашивал он у себя. Пропала, растаяла как Снегурочка…

Нет домой он точно не пойдет, там жена, заведет как всегда свою «песню о главном», как ему старому врачу-интеллигенту нестыдно быть каждый день пьяным. Какой пример он подает горожанам и тем более больным людям. Как ей стыдно выходить на улицу и смотреть в глаза прохожим.

Как будто он, Губкин, пьет просто так от скуки. Нет он пьет потому что он ничего не может. Не может выбить молодых специалистов, потому что никто не хочет ехать в глушь, где нет клубов, отремонтированных дорог и много другого в чем нуждается современная молодежь. Нет достойных зарплат, нет элементарных удобств в самой сто лет не ремонтированной амбулатории. Где вода только холодная, где туалет на улице, где вся мебель напоминает инвалидов, стоящих на паперти без ножек, ручек и дверок. Он пьет еще потому, что ничем не может помочь людям. Что для них давно нет доступных и тем более бесплатных лекарств, как было когда-то в его молодости, когда он только что приехал в Латуринск по распределению института. Помнил, как им восхищались, как его боготворили и благодарили. И как он полон сил энергии и оптимизма брался за любое дело. Как ласково к нему обращались больные и сослуживцы. Как ему сейчас не хватает этих простых слов: «Доктор вы устали, вам надо отдохнуть»; «Доктор вы такой молодец, как это у вас получается?»; «Доктор, большое вам спасибо! Если бы не вы…»

А еще он пил потому, что жизнь пролетела так быстро… Что он уже стар, и очень скучает по своей молодости… Теперь он стал часто задумываться о смерти, и о том, что он оставит после себя.

Детей ему Бог не дал, родители умерли в блокаду Ленинграда, старший брат погиб на фронте. Поэтому в большом городе его ничего не держало, и он с радостью принял распределение в далекий никому неизвестный Латуринск, который тогда еще был простым поселком.

Так же по распределению в этот поселок попала и его будущая жена Татьяна Федоровна Ларина, учительница русского языка и литературы в третьем поколении. Здесь они встретились, их объединяло то что они оба имели высшее образование, имели представление о культурной жизни крупных городов, могли разговаривать о Пушкине и Лермонтове, о Фрейде и Бехтереве, о Склифосовском и Чехове. А еще они были молоды и влюблены.

Губкин и сейчас любил свою жену, хотя ее некогда темно каштановые волосы запорошило сединой, в уголках губ и глаз появились морщинки, она слегка располнела и уже давно перестала ходить в туфлях на каблуках. Последние годы сильно болели ноги и спина. Но все равно она была привлекательна и позитивна. Дома у них всегда царила чистота и уют, а к обеду и ужину вкусная и полезная еда. Умом Губкин понимал, что делает ей больно, и его глубоко в душе грызла совесть, но остановиться не мог. Алкоголь как-то притуплял боль и растерянность перед оставшемся коротким отрезком жизни.

Вот и сегодня он отправился в гости к Северскому. «Вот кто всегда выслушает и поймет, вот с кем можно поговорить, о чем угодно, даже об исчезновении Антонова под рейсовым автобусом. И он не будет над ним смеяться, как эта бестолковая расфуфыренная Лидка», – размышлял главврач, ускоряя шаг.

Северский был дома. На столе стояла запотевшая бутылка водки и закуска: рыбные консервы, отварной картофель, политый маслом и присыпанный зеленью, маринованные грибочки и огурчики. Стол был хорошо сервирован и даже покрыт белоснежной скатертью. При виде такого угощения у Губкина началось обильное слюноотделение, – «как у собаки Павлова», – отметил про себя он.

– Проходите Илья Петрович, вы очень к стати, – пригласил за стол гостя Северский. – У нас с Лиличкой сегодня годовщина. Тридцать лет, – пояснил он. – Я так рад что вы ко мне зашли, и разделите со мной скромный обед. Словно Господь Бог послал вас ко мне в эту минуту, – выказывал свою искреннюю радость хозяин дома.

Сели за стол, выпили, поговорили на отвлеченные темы. Губкин не как не мог сообразить поздравлять Северского с годовщиной или соболезновать. И потому крутился на стуле словно из него торчал острый гвоздь и не давал ему принять удобную позу и расслабиться.