— Вы не бойтесь, дяденька, — поспешила на выручку седобородому хозяину Имэй. — Мы вперёд заплатим. Правда же, братец Лю?

И пнула соратника в голень.

— А чо, можно и вперёд, — сдался Хань. — Но тока, чтобы все по-быстрому. Наш товарищ шибко ранен.

Бродягу внесли на руках и уложили на постель, как мешок с зерном.

— Что с глазами? — деловито спросил Лань Шэн, усаживаясь рядом с побратимом.

Вопрос, который Имэй боялась задать самой себе даже мысленно. Главное, чтобы не кровавые раны в пустых глазницах.

— Не видят они ничего, — ответил Бродяга и попытался улыбнуться. — Не знаю, как, но этот ублюдок первым делом лишил меня зрения.

— Тогда давай выясним, что там такое.

Под повязкой, которую бестрепетно размотал лекарь, были опухший нос, разбитая в хлам бровь и оба глаза — красные в прожилках лопнувших сосудов, но на своем месте и без признаков нагноения.

— На свету больно, — пожаловался Бай Фэн, когда брат Шэн запрокинул ему голову. — Если прикрывать, то получше.

— Хм… Ладно. Потом разберёмся. Раздень его, Ли Имэй.

— Я…это… Может не надо? Может потом, а?

Бродяга смущённо стиснул на груди полы халата.

— Вот придурок-то! — взвился тут же Шэн. — Раздевайся, тебя помыть надо, осмотреть и руку твою правую в лубок сложить. Тебе она ещё понадобится. Шевелись, засранец!

Братца Лань вывести из себя трудно, он привычный к капризам и терпению его позавидует даже будда. Но только в отношении посторонних. Своих побратимов, ставших пациентами, он не жаловал и не баловал.

— Пусть Стратежка отдохнёт, а я сам…

Имэй не выдержала пререканий и шлёпнула упрямца мокрой тряпкой по колену.

— Перестань, вода стынет. Я тебя сто раз видела голым, ничего нового не увижу.

Чистая правда, между прочим. Частенько бывало, приползал Бродяга с очередной гулянки вообще без штанов, и нет, чтобы к своей комнате, падал на порожке перед Стратежкиной дверью, а утречком она переступала через его голую, мёрзнущую задницу. Ругалась, злилась и укрывала своим одеялом. Холодно же!

Но сейчас девушка швыряла подальше в угол грязное и рваное тряпье и старалась не ахать, глядя на истерзанное пытками тело. Его нещадно жгли и резали, почти не оставив живого места.

— Вот! Ты меня видела голышом, а я тебя — нет. Давай меняться, Стратежка? Сегодня ты на меня посмотришь, а потом — я на тебя.

Он, как всегда, пытался шутить, даже хихикал сквозь стиснутые от боли зубы.

— Так ты ж не видишь ничего, дурачок.

— Ну так. О! Тогда я пощупаю, ага?

И снова получил тряпкой по чёрному от кровоподтёков бедру.

— Вот это мы намажем бальзамом, — бормотал Лань Шэн, внимательно осматривая пациента. — Здесь придётся зашить. Но в целом… Ты ещё легко отделался, братец. Кожу с тебя не снимали, куски не отрезали и даже… хм… Руку-то убери. Гляди-ка, самое дорогое уцелело. Отеки сойдут и можно снова в бой.

— О! Стратежка, слышишь, всё уцелело!

— Похабная ты морда! — смеялась она, глотая слезы. — Бесстыжий! Как ребёнок себя ведёшь.

Руками братца-целителя можно было любоваться, как цветами-пионами в саду богатого дома. Узкие, но сильные запястья, длинные пальцы, изящной формы ладонь. По струнам циня порхают они, словно бабочки, а скальпель и тонкие иглы сжимают крепче, чем иные мужи — рукояти мечей.

Со стороны казалось, что Лань Шэн, подобно богине Нюйве, лепит из глины живую человеческую руку, когда он исцелял переломы Бродяги. Тот ёрзал на постели, уверяя, будто щекотно ему, но по мере того, как глохла боль, преисполнился благодарности.

— Уф! Отпустило. Думал, не выдержу, выть начну, — признался Бай Фэн.

— Отдыхай, братец. А потом я твоими пятками займусь. С открытыми ранами вместо ступней далеко ты не уйдёшь, — заявил Лань Шэн. — Не шипи! Моя шэнь не болючая, не прикидывайся.

Дар целительский — большая редкость в природе, требующий беспрестанного совершенствования духа. Чтобы, врачуя раны, одновременно и отдавать, и культивировать свою чжэньшэнь, брат Шэн много времени посвящал духовным практикам, чаще прочих постился и решительно отказался от множества искушений и соблазнов. Но, видят Небеса, оно того стоило! Имэй смотрела, как он работает, как кусок обгорелого мяса превращается в плоть, и хотелось целовать с благоговением эти прекрасные чудотворные руки. И не она одна, даже Лю Хань, уж на что скотина неблагодарная, восхищённо охнул, когда Бродяга спустя всего час после начала лечения смог пошевелить пальцами. Сяо Чу, тот на себе оценил мастерство соратника. Его раны Шэн зашил, почти не глядя, а главное, почти без неизбежной боли.

— Ты — крут, братец!

— Будешь тут крутым, — проворчал тот. — Я ж из военного лагеря. Только успевай штопать ихнего брата-солдата.

Лань Шэн вообще неулыбчивым уродился, а заставить его тетёшкать малышей не могли даже укоры Мастера, но Пуговка сама к нему на руки пошла. И вся прямо разулыбалась, словно заправская кокетка.

— А! Видели! Я ж говорил, все бабы в округе его, — фыркнул Хань. — Девкам всегда подавай смазливую морду.

Глаз у брата Лю был подбит, и в багровых разводах на половину лица чувствовалась умелая рука ТинТин. Ревнивец получил по заслугам.

— Ничего, со временем станет красоткой, — заверил целитель, обследовав ребёнка от макушки до пяток. — А теперь открой рот, мелкая. Для хороших и храбрых девочек у старшего брата Шэна есть большая сладкая пилюля.

Соратники почти одновременно громко сглотнули и поморщились. Снадобья Лань Шэна были неимоверно горькие и мерзкие на вкус. Но малышку он-таки не обманул.

Лю Хань проведал Бурого Тигра, чтобы тот не начудил в чужом стойле, и остался сторожить снаружи, Чу укачал сытую Пуговку и сам задрых, пуская слюни, как младенец, а Лань Шэн медитировал, ничего и никого вокруг не замечая.

Имэй просить не надо было, чтобы рядом с Бай Фэном посидела — она тут как тут. Устроила его голову к себе на колени и занялась волосами. И под ласковыми руками Бродяга, казалось, задремал.

— Ты меня спасла, Стратежка, знаешь? — сказал он вдруг ни с того, ни с сего.

— Когда это?

— Он хотел, чтобы я обернулся Императором, этот поганый ублюдок, понимаешь? Придумал целый план. А ослепил, чтобы я самовольно духовной силой пользоваться не мог.

— Я уже поняла.

Гребень в руке Имэй даже не дрогнул. Лань Шэн отозвал её в сторонку полчаса назад и попросил взглянуть на Бродягу волшебным зрением. А тот аж сиял весь, словно высшее божество, настолько укрепили физические страдания его чжэньшэнь.

— Из вашей Пуговки он просто силу тянул, мучая, — шептал Фэн. — Много ли такой малышке надо, чтобы она кричала и плакала. Только со мной так просто не сладишь…

Девушка пропустила между пальцев прядь волос, наслаждаясь их гладкостью. Это всегда было её святым правом — расчёсывать Бай Фэна. С тех пор, как он сам расчёску принёс и попросил помочь. И терпел, пока маленькая подруга научилась не выдирать клочья.

— Думал, сдохну… А потом вдруг — раз! и чую силу, — продолжал он. — Немедля обернулся и выгрыз себе дорогу из той мучильни.

— В кого превратился-то?

— В пса, конечно, — тихо фыркнул Бродяга. — У собак нюх, знаешь, какой? Ого! И глаз не нужно, чтобы дорогу найти. Успел выскочить за городские ворота прежде, чем всё закончилось. Это было твоё колдовство, я точно знаю.

— Откуда?

Неужели амулеты на зелёном шёлке так сработали? Те самые, которые она сожгла на своей лампаде? Чудеса!

— Я же могу видеть излом… точнее, раньше мог. И твой тоже. Особенно твой, Стратежка, — Бай Фэн словил здоровой рукой её ладонь и прижал к щеке. — Ты вся дрожишь. Не надо, не переживай, со мной теперь всё хорошо будет. И если Мастер не сможет исцелить, я все равно сдюжу. Не хуже братца Сяо Чу. Я же мужчина, я — сильный. Пригожусь ещё и Школе, и Мастеру, и тебе. Буду младших учеников воспитывать и тебе помогать. Вместе же веселее, согласна?