— Ой, какие мы благочистивые! — язвительно воскликнула шатенка и, приняв вид оскарбленной особы, с аккуратностью своих плавных движений села на край диванчика, закинув ногу на ногу. — И всё же…
— Кэт, пойми. Мне вот вообще не до тебя. — скорее устало, чем презрительно с тяжелым вздохом сказал Сальваторе и, быстро глянув на неоднозначно ухмыляющуюся девушку, залпом осушил стакан. Он с каким-то властным и решительным грохотом опустил его обратно на стол, чувствуя как по горло разливается тепло терпкого алкоголя, а потом резко поднялся из-за стола и потащил Кэтрин куда-то прочь через небольшую движущуюся толпу людей, крепко сжимая в своей ладони ее руку и вынуждая шатенку тихо возмущаться, будучи недовольной столь непредсказуемым и грубым поведением парня.
— Что происходит? — по-прежнему непонимающе рассматривая злостного и грустного одновременно брюнета, недовольно проворчала Пирс, нервозно поправляя темные каштановые локоны волнистых волос, когда Деймон со всей резкостью и дикостью своих движений силой зашвырнул девушку в большое и зеркальное помещение туалета в клубе. И, не дав ей возможности сказать еще хоть слово, парень с дикостью собственных эмоций накинулся на ее губы, которые разошлись в довольной и коварной ухмылке, когда брюнет оторвался от нее, чтобы хватануть больше воздуха. В ее карих, почти бездонных из-за притаившейся в них тьмы глазах сияла неудержимая, безбашенная игривость, что вмиг смешалась с отчаянием Деймона, неконтролируемо отдавшегося лишь своей похоти и ярости, в стальной хватке сдерживая вздрагивающее от его прикасновений красивое тело шатенки и с немыслимой грубостью и нестерпимым желанием срывая с нее всю одежду. Вслед за тканью, ранее скрывающей уже раздетую до черного кружевного белья девушку, на пол полетела рубашка Деймона, которую так долго сжимала в своих объятиях Кэтрин, и в свирепой жажде чего-то горячего, страстного и абсолютно порочного они полностью стерли из памяти весь продолжающий кружиться вокруг них реальный мир, забыв свои мысли и тягостные проблемы. Резко приподняв Пирс на руки, парень усадил ее на тумбочку длинной раковины, продолжая осыпать ее ароматное и до предела нагретое тело влажными и пробуждающими мурашки поцелуями. Она, обвив ее спину своими длинными ногами, притянула его идеальное, но затуманенное лишь одной целью лицо ближе к себе, едва касаясь своими припухшими губами его, но Сальваторе, не выдерживая никчемной паузы, вновь набросился на ее кожу, опаляя ее своим сбивчивым и обжигающим дыханием.
— Деймон… Я тебя… — тихо и едва разборчиво среди частых хриплых выдохов пробормотала Кэтрин, но ее голос сорвался на громкий и несдерживаемый стон после того, как брюнет сильнее придавил ее тело своим объятием и подошел вплотную, позволяя ей ощущать напряжение каждого мускула. Посчитав, что всякие слова в этот безумный момент, ограниченный лишь их общим возбуждением, будут излишне, девушка поспешно пыталась справиться с неподвластной ее пальцам пряжкой дорого кожаного ремня, который благодаря одному быстрому движению крепкой ладони Деймона отлетел в сторону, проскользив по напольной плитке и врезавшись в одну из многих стеклянных стен, наверняка оставив на ней неаккуратную паутинку трещины.
— Черт, Кэт… Убери свои когти! — предотвращая появление кровавых полос на его изогнутой в порыве нахлынувшей страсти спине, напрочь севшим голосом прорычал Сальваторе и перехватил руки девушки, одним движением лишая ее доступа к его подкаченному и разгоряченному телу.
— Деймон, ты сука!.. — вместе с громким и неожиданно сорвавшимся с ее покусанных губ воплем возмущенно воскликнула шатенка, сумев признать то, какими остервенелыми стали движения парня. Он чересчур резко и жестоко соединил их тела, продолжая мучить ее шею нелегкими прикусами и оставляя яркие засосы на ее ключице, и с каждой пройденной вместе с взлетевшим в воздух криком Кэтрин секундой он ускорял свой и без того сумасшедший ритм, от чего шатенка до крови прикусила свою губу, в очередной раз выпустив стон. Всё прямоугольное и пустынное помещение наполняли рычащие звуки или охрипшие визги, словно они и задавали их совместным стальным объятиям и движениям безумство такта. Весь мир полетел в пропасть. Были лишь голубые, переполненные похотью и болью глаза. Были лишь карие, переполненные страстью и нелепой влюбленностью глаза.
— Извини, Елена. Наверное, мне лучше уйти… — разбив длительное, словно обоюдно устраивающее всех молчание, тихо и осторожно произнесла Лили, отодвинув от себя небольшую фарфоровую чашечку с зеленым чаем. Женщина так же боязливо и нелепо кашлянула, чтобы привлечь к сеюе внимание о чем-то задумавшейся Елены, чей грустный и еле блистающий жизнью взгляд был устремлен в пустоту, не замечая перед собой ни остывший и нетронутый чай, ни смотрящую на нее в упор гостью.
И эта тоскливая задумчивость на опечаленном лице молодой девушки непоколебимо сохранялась с того момента, как за темным силуэтом Деймона шумно захлопнулась дверь, запирающая ее одну наедине с его матерью и сжигающей спокойствие мраком дома. Все эти отвратительные полчаса после его ухода, что они с Лили провели на кухни за чаем, Гилберт крутила в мыслях только нещадное осознание того, что он в какой-то степени прав. Он действительно не умеет любить. Все те нелепые попытки романтических поступков, все те сухо прозвучавшие извинения, все те отчаянные взгляды. Всё то, что еще сильнее гробило их наигранное, фальшивое и совсем бесполезное представление, в которое с наивной надеждой верили они сами. Он не умеет любить. Любить. Нет… Даже она, Елена Гилберт, со всей своей ангельской чистотой и честной добротой не может изменить его или заставить быть хоть чуточку лучше. Нет… Ему, этому до невозможности сломленному и испорченному человеку, и вправду нужна лишь невозмутимая идиотка, которая будет как и он нуждаться лишь в горящей непогасимым огнем страсти постели и его выходках. Но разве не является она сама таковой? Разве не терпит все его странности и недовольства? Разве не радуется их общим ночам, которые хоть и ничего и не значат наутро? Разве не сдерживает внутри себя истинную боль, скрываясь за самой лживой маской равнодушия и незнания? Но всё из содеянного было тщетно. Теперь было ровным счетом ничего.
— Елена… Ты меня слышишь? — чуть громче, чем прежде сказала Лили и только теперь поймала внимание в ожившем взгляде девушки.
— Да-да… Что Вы говорили? — немного замешкавшись, шатенка сделала глоток совсем холодного чая и вновь посмотрела на сидящую напротив женщину. Ее как всегда выпученные глаза неотрывно смотрели на пытающуюся проявить полную сосредоточенность и неправдивое спокойствие девушку, а потом, словно и сама поддалась беспредельным воспоминаниям и размышлениям, тяжело вздохнула.
— Я тебя понимаю, Елена… Эх. Как же я тебя понимаю… — с каким-то глубоким, протяжным тоном сказала Лили, и вновь зависла странная, жуткая и заводящая в тупик тишина, из-за чего Гилберт покинула кухонный стол и принялась убирать чашки.
— Зато я не совсем понимаю, о чем Вы говорите. — отозвалась Елена.
— И очень жаль, что не понимаешь. — с усмешкой произнесла женщина и вновь наткнулась на недоумевающий взгляд. — Я же вижу, что что-то не так. Ты и Деймон… Это заметно… К тому же, я случайно кое-что услышала. Теперь нет сомнений, что он стал точно таким же, как его отец. И как бы Деймон не упрекал его, он всё копирует. Тональность, поведение, харизму. Всё. Даже эта неотесанная грубость! Знаю… Знаю, что он наговорил тебе про меня. И ты, в такой-то ситуации, слишком добра ко мне. Однако всё совершенно не так. Это только моя правда, а ты ее поймешь. Будь уверена.
— Наверное, мы не должны это обсуждать… — Елена только в этот короткий момент по-настоящему расслышала подлинный смысл услышанных от Лили слов и с неодобрением в темном взгляде к приобретенной теме посмотрела на женщину, что стала жертвой своей жестокой эмоциональности, которая вынудила ее показать на худом лице глупую улыбку.
— Я не зря сказала, что Деймон очень похож на Джузеппе. Я сама когда-то испытывала то же, что и ты сейчас. — будто пропустив все предостережения шатенки, разъяснила Лили. — Знаешь, когда я была совсем молода, то не заглядывала в будущее, не отдавала себе отчет в том, что будет потом. Я жила одним днем, и напрасно. К этому можно соотнести и мой уход из семьи. Ведь я и представить не могла, что мне придется вернуться и посмотреть в глаза собственному сыну. Тогда я еще не думала о том, сколько в нем будет ненависти ко мне. Заслуженной ненависти. Эта ошибка человечества — не смотреть вперед. И, должна гордо заявить, я лишь раз смогла любить. Любить по-настоящему, всем сердцем. Джузеппе был для меня своего рода идолом, богом, перед которым я поклонялась. Я прекрасно понимала, кто он на самом деле и на что способен его ненормальный характер. Он был не таким, как все. И, собственно, это меня и манило в нем. Я нашла идеала своей жизни, хотя он не подходил под параметры примерного семьянина, с которым я бы обрела спокойствие и уют. Но я была счастлива…
