— Более чем. — не в силах сдержать глуповатую улыбку, ответила Елена и неоднозначно переглянулась с Деймоном, который был единственным, кто смог расшифровать в карих глазах ясную решительность и нежность, сияющую и в его немного похотливом прищуре. Тоже переглянувшись, Аларик и Майклсон обменялись лишь непониманием, а потом молчаливо проводили куда-то торопящихся Елену и Деймона.
Спустя несколько недолгих минут, перенасыщенных напряжением и едва сдерживаемым, уже больным желанием, черная Феррари с недопустимо молниеносной скоростью неслась по прямой дороге, освещаемой прогоняющими мрак подступающей ночи ярко-желтыми фонарями. Всю дорогу, которая темной полосой асфальта размыто пролетала под колесами, они ехали молча. Елена, растворяющаяся в громкой музыке, вжималась в сидение, а Деймон, ощущая каждой клеточкой своего тело напряженное тепло девушки, крепче сжимал в руках с побелевшими костяшками руль, пока находящееся на грани терпение ее не перешло. В какой-то момент рука Деймона неожиданно для шатенки легла на ее колено, и она с испугом в карих глазах оглядела его ладонь, что крепче сжала ее ногу и заставила Гилберт вздрогнуть. Тяжело вздохнув, девушка медленно перевела взгляд на Сальваторе, который напряженно таращился на дорогу, не отводя своего внимания. И в этот миг, уверенно распрощавшись со своим здравом смыслом, Гилберт позволила себе странную мысль, что подтверждала ее радость. Она действительно была рада своему решению надеть на этот ужин короткое бледно-голубое платье вместо синих джинс, которые не позволили бы ей ощутить плавное движение ладони Деймона, чьи пальцы проскользили вверх по ее ноге. У Елены почти остановилось и без того сбивчивое и неровное дыхание, когда он, не сбавляя сумасшедшей скорости, каснулся тонкого кружева ее трусиков. В машине продолжали громко раздаваться басы музыки, но это не помешало брюнету расслышать приглушенно простонавшую его имя Елену, что откинулась на спинку сидения с новым отчаянным вздохом. Без единого возмущения девушка позволяла себе ощущать невероятное наслаждение, что уже через миг после его властного касания накрыло ее пьянящей волной, заставляющей ее забывать обо всем на свете. Забывать про собственные мысли, вместо которых в голове крутился только один силуэт, лицо, голос. Деймон.
Подъехав к дому и резко затормозив, Сальваторе убрал свою руку, сразу же получив возмущенный взгляд Гилберт, вызывающий в нем искренний смех. Ее щеки раскраснелись, то ли от смущения, то ли от разгорячившего ее кожу возбуждения, а Деймон похотливо облизнулся, встретившись с ней таким же шальным и страстным взглядом, и получил несильный удар в плечо от невыдержавшей его издевки Елены.
Влетев в дом и не отпуская из своих рук стройное тело шатенки, Деймон прямиком прошел в гостиную, одним только взглядом выгнав сидевшего там Мейсона на улицу. Словно полностью потеряв все свои воспоминания и раздумья, Елена прыгнула на Деймона, обняв опешившего от ее натиска парня, и повисла на нем, позволяя мужским ладоням крепко сжимать ягодицы и перемещаться на ее спину, задирая платье.
— А ты действительно хочешь меня, малышка… — обвитый руками и ногами висящей на нем Елены, он нахально улыбнулся и прошептал ей это на ухо, чувствуя жар ее тела.
— Да, но ты меня хочешь больше. — усмехнувшись, ответила Елена и прошлась влажными губами по его шеи, спрыгнув с него обратно на ноги и потянувшись к кожаному ремню на его джинсах.
— И всё-таки я недооценивал психологические способности Максфилда. — Деймон посмотрел на девушку с улыбкой хищника и жадно поцеловал ее в губы, сплетаясь с ней языками под влиянием страсти и похоти. — Так ты простила меня? — резко оторвавшись от губ Гилберт, хрипло спросил брюнет с неестественным блеском радости в ярко-голубых глазах.
— Не ломай кайф, идиот! — она снова впилась в его губы и тихо застонала сквозь глубокий поцелуй. Он, не отрываясь от нее, двинулся в сторону большого кожаного дивана, вынуждая ее пятиться назад, и опустил девушку на диван, придавливая своим телом.
— А сегодня в спальню не хочешь? — ледяные глаза внимательно изучали ее, но Елена отрицательно закачала головой и снова потянулась к его губам. Еще долгую вечность она могла бы лежать на широком диване, ощущая тепло и приятную тяжесть крепкого тела нависающего над ней Деймона, но их прервал внезапный и настойчивый стук в дверь, что заставил брюнета неохотно оторваться от девушки и ответить на такой же назойливый звонок телефона.
— Какого черта, Локвуд? — недовольно прорычал он в трубку и с серьезным взглядом убрал от своей уже выпуклой ширинки цепляющиеся за пряжку ремня пальчики Елены, что игриво закусила губу, но потом обиженно сузила глаза, когда Деймон сполз с дивана и направился в сторону дверного стука.
— Мистер Сальваторе, поверьте, я пытался ее остановить, но она сказала, что Вы ее ждете и… — голос охранника звучал чересчур виновато, и Деймон не дослушал его, уронив телефон после того, как распахнул дверь и отступил на шаг.
— Здравствуй, Деймон. — мягко и слишком приветливо произнесла женщина, сумевшая до сжимающего сердце волнения удивить Деймона, что до сих пор прибывал в парализованном оцепенении и, шокированно выпучив ярко-голубые глаза, без возможности заговорить таращился на внезапно пришедшую гостью. Она, в скромном темно-зеленом платье, с собранными в аккуратный пучок темными волосами, с глупой улыбкой стояла на пороге, но потом вынужденно попятилась назад, когда Деймон тоже вышел на крыльцо-веранду, с грохотом захлопнув дверь и впустив в яркую синеву своих безошибочно узнавших эту женщину глаз нескрываемую ненависть. Он с особым презрением оглядел ее с головы до ног, с пренебрежением узнав и эту стройную невысокую фигуру, и эти всегда по-хитрому добрые глаза, и дурацкую, никогда не покидающую ее чуть вытянутого лица улыбку.
— Какого хера ты сюда приперлась?! — сквозь зубы прорычал Деймон, готовый прокричать эти слова во всю мощь собственный ярости, но куда-то исчезнувший впоследствии непередаваемого шока и эффекта неожиданности, а точнее нежданности, голос не позволил ему этого. Женщина опустила глаза, не решаясь хоть что-то возразить Деймону, которого захлестнула волна гнева и брезгливости к пришедшей персоне. Однако спустя какой-то миг она вновь взглянула на него, посылая через глубокого зеленого цвета зрачки наверняка фальшивое сожаление.
— Сынок, Деймон, разве ты не пригласишь меня войти? — мягко произнесла Лили, и этот отвратительный огонек доброжелательности и вежливости на ее противном для него лице стал крайней точкой его последнего спокойствия, что разбилось под учащенными ударами его сердца.
— Убирайся отсюда. Я не шучу. Проваливай. — по-прежнему тихим, но до холодка на коже стальным голосом прорычал Деймон, но женщина попыталась сделать шаг ближе к нему, отчего он резко отпрянул назад, врезавшись крепкой спиной в дверь и ощутив быстрый приход ноющей боли. Проигнорировав ее, он продолжил испепелять мать холодной ненавистью своего синего, потемневшего от накатившего гнева прищура. — Я сказал убирайся! Сука, проваливай отсюда!
— Деймон, дорогой, пожалуйста успокойся… Прошу, выслушай меня… Давай поговорим, а? Давай зайдем к тебе в дом, поговорим… Хочешь? — раздражающе пролепетала она, пытаясь успокоить, утешить его грозно восставшие эмоции, но вся эта наигранная нежность и доброта ее непоколебимо улыбчивого лица лишь пробуждало в брюнете больше отвращения и неприязни к ней.
— Я ничего не хочу касательно тебя. Съебывай отсюда, понятно? И если ты, тварь, снова посмеешь хоть приблизиться к этому дому я лично задушу тебя. Понятно?! Убирайся! Сволочь… — он, не способный взять под контроль собственные эмоции, немигающим взглядом холодных, но неравнодушных, прожигающих ненавистью взглядом уставившись на Лили, что только сейчас, под напором его суровых оскарблений и жесткого голоса вздрогнула и медленно попятилась назад, словно пытаясь удалиться от свирепого зверя, собирающегося с острыми клыками накинуться на нее. И эти клыки у Деймона были. Его слова, презрение, жестокий взгляд на бледном и выражающем лишь грубую, серьезную неприязнь были его главным оружием, что колючей ноющей болью в сердце отдавась внутри его матери. Она полностью осознавала справедливость его отношения к ней, что нагло появилась на пороге его дома спустя восемнадцать долгих и изматывающих его совсем детские чувства лет. И оттого ей было горько на душе, которая делилась печалью с блестевшими от слез глазами, что бурлила внутри женщины ненависть к самой себе.
