Тогда мне казалось: вот выйду завтра во двор и увижу раскаяние на лицах ребят. И Людка Ведемина, самая старшая из подружек, подойдет и скажет… я не могла вообразить, что она скажет, но сердце замирало и слезы выступали на глазах. А на утро все повторялось снова, и почва ускользала из-под ног… * * * Дом – это Иверский или Казачий. Может, сегодня зовется иначе Тот первозданный кусочек земли. Мельница вечная, перемели, Перемели все, что временем мелется. Имя и дата пускай переменятся… Так не примяты сегодня снега, Будто бы здесь не ступала нога. Чистая скатерть для трапезы стелется. Все перемелется, все перемелется. Над головою белы облака, Новая сыплется с неба мука. Новая м’ука для нового хлеба Сыплется, сыплется с белого неба. Все перемелется, все истечет — Вечность другие хлеба испечет. Детства давнишнего нету в помине. Крыша разобрана в той половине, Где этажерка стояла в углу. Вмятины две от рояля в полу. Слышу его дребезжащие нотки, Вижу следы допотопной проводки. В дом прохудившийся валится снег, Свой совершая замедленный бег. Вижу себя: как в замедленной съемке, Папку для нот тереблю за тесемки, Ноты беру и готовлю урок, Песню учу под названьем «Сурок». В ней про сиротство, скитанье земное. Где б ни скиталась, повсюду со мною В память и душу запавший урок: Преданный, тихий, печальный сурок. 1979 * * * Московское детство: Полянка, Ордынка, Стакан варенца с Павелецкого рынка — Стакан варенца с незабвенною пенкой, Хронический кашель соседа за стенкой, Подружка моя – белобрысая Галка. Мне жалко тех улиц и города жалко, Той полудеревни, домашней, давнишней: Котельных ее, палисадников с вишней, Сирени в саду, и трамвая-»букашки», И синих чернил, и простой промокашки, И вздохов своих по соседскому Юрке, И маминых бот, и ее чернобурки, И муфты, и шляпы из тонкого фетра, Что вечно слетала от сильного ветра. 1991 * * * Болела моя детская душа: Я утопила в море голыша, Случайно утопила в бурном море. Насмарку лето. Ведь такое горе. Купили паровозик заводной, Но нужен был единственный, родной Голыш – нелепый бантик на макушке. А жизнь, как оказалось, не игрушки. 2011 * * * И висело бельё, полощась на ветру. И висело бельё, колыхаясь от ветра. О какое печальное сладкое ретро! Как из памяти эту картинку сотру? Синька, бак для белья и доска, и крахмал, У бабули в руках бельевые прищепки, И белы облака удивительной лепки, И ребёнок, стоящий поблизости, мал. И ребёнок тот – я. И белей облаков Простыня, и рубашка – небесного цвета. И всему, что полощется, – многие лета, Цепкой памяти детской, щадящих веков. 2012 * * * А Юрка выйдет? Выйдет Галка? Не выйдет? Господи, как жалко! Никто уже во двор не выйдет, И в «штандер» поиграть не выйдет. А я всё жду и всё канючу, Стучу в окно на всякий случай, И Галка, что сидит, скучает, «Щас, одююсь», – мне отвечает. 2013 * * * – Да ничего особенного там И не было. Убожество и хлам В твоей замоскворецкой коммуналке — Клопиные следы и коврик жалкий, И вата между рамами зимой. – Да-да. Всё так. Но я хочу домой В своё гнездо, к тем окнам, к тем соседям, К той детворе. Давай туда поедем. Там во дворе – волшебная сирень. Там у соседки – сильная мигрень. Мигрень – какое сказочное слово И как звучит загадочно и ново! Там город мой, в котором я росла, Который я, к несчастью, не спасла, Там город мой, домашний и зелёный, Людьми, которых нету, населённый, Тот город, что моим когда-то был, А стал чужим. И сам себя забыл. 2012 * * * Всё детство слышала вопрос: «Кем хочешь быть?» А я не знала. Годов мне было слишком мало, А разных планов целый воз. Коль нынче спросят, то скажу: Хочу быть только исключеньем Из жёстких правил, за значеньем Которых с ужасом слежу. О, как мне хочется не лезть Буквально ни в какие рамки, Став снова девочкой в панамке, Которой пять, а, может, шесть. Тем существом счастливым стать, Которое опять в начале, Которое в большой печали, Когда укладывают спать, И говорят: «Глаза закрой!», А в доме гости, пир горой. 2018 * * * Какой же восторг я тогда испытала, Когда я впервые по небу летала. Мы с мамой летели куда-то на юг, И вышел пилот из кабины, и вдруг Спросил, на меня очень весело глядя: «Ну как?» «Покачай посильней меня, дядя». «А ты не боишься?» «Совсем не боюсь». Я точно ведь знала, что не разобьюсь, Я знала, что мы прилетим, куда надо, Что я в этом мире любимое чадо, И всё у любимого дитятки есть. Мне было тогда то ли пять, то ли шесть, И мир был надёжным, уютным и прочным, Коль были проблемы, то с зубом молочным, Который так сильно качался во рту, Как тот самолётик со мной на борту. |
