— Но почему? — прервал театральную паузу только-только выпустившийся из Хогвартса мальчишка, глядя на журналиста восхищенными глазами.

— Боюсь, я не могу, — Смит выделил слово голосом, — пока ответить на этот вопрос. Профессиональная этика. Но, уверен, до многих доходили слухи о том, что у министра проблемы со здоровьем. Конечно, чаще всего это не более чем отговорка, не мудрено и запутаться.

— Но ведь министр тоже человек, — кокетливо улыбнулась из-за соседнего столика сильно накрашенная ведьма, Парвати Патилл. — Он, как и все, может подхватить банальную простуду.

— Моя дорогая леди, — Захария Смит закинул ногу на ногу и окинул ведьму оценивающим и откровенно плотоядным взглядом, — вы так очаровательно наивны. Но если мы, обычные люди, — он улыбнулся едва ли менее кокетливо и обманчиво-скромно потупил глаза, — маскируем свои слабости и страсти рациональными аргументами, то сильные мира сего, напротив, прикрывают свои расчеты мнимыми слабостями и страстями. А эмоциям в политике не место.

Украшения привычно звенят, когда она поднимает руку и проходится пальцами сквозь спутанные волнистые пряди. Из зеркала на нее смотрит незнакомая взъерошенная и осунувшаяся девочка. Она тщетно ищет в отражении сходства с собой, но упорно не узнает то, что видит. Так и не скажешь сразу, что уже двадцать четыре стукнуло, всё как подросток выглядит. Она смотрит в мрачные крапчатые глаза обитателя зеркала и не доверяет ему.

Мари оказывается в министерстве одной из первых, остальные, быстро поправляя мантии, скоро ввалятся через каминную сеть или хлопком аппарации материализуются возле входа. И правду говорят, чем проще добраться до работы, тем позже приходишь…

Сегодня Мари ждут подвалы Министерства. Она не любила приходить туда, действительно не любила, испытывая по отношению к ним ту тихую и невытравимую антипатию, которую большинство магов испытывает к наиболее неприятной части своей работы — иными словами, к работе в целом.

Но после изменений, проведенных несколько лет назад сразу после назначения нового главы Отдела Обеспечения Магического Правопорядка — визиты в достроенные под следственный изолятор подвалы минус одиннадцатого уровня превратились для нее в рутину, за это нововведение она была благодарна еще неугомонной Гермионе Уизли. Давящее ощущение пребывания в подземелье было все же лучше холодного просоленного воздуха Азкабана, куда теперь отправляли лишь по решению суда.

Смысла Мари в этом особого не видела. После того как дементоров перестали использовать в качестве стражей, ужасающая тюрьма превратилась в самую обыкновенную, и использовать ее для всех заключенных, как прежде, и не плодить сущности, было бы логичным решением. Однако те, кто могли противостоять рвению Уизли, не считали нужным этого делать.

Обязательное наличие защитника у подсудимых, которым угрожало тюремное заключение или поцелуй дементора, являлось еще одной инициативой Уизли, которую она проводила с таким пылом, будто за этим стояло что-то личное. Впрочем, учитывая судьбу Сириуса Блэка, так оно, вероятно, и было. Однако мотивы власть имущих, побуждающие их проводить то или иное решение, волновали тогда Мари слабо. А вот Тео сильно. Он с особым интересом следил за широко освещавшимися в прессе дебатами в Визенгамоте, ожидаемо повлёкшими за собой внесение соответствующих поправок. Следующим был ликующий взгляд Тео, уже накидывающего свой плащ и несущегося куда-то в самые недра министерства, а через буквально пару дней — последовавшее за этим приглашение для Мари.

Несмотря на недавнее назначение, кабинет тогда еще Гермионы Грейнджер уже нес на себе отпечаток ее личности: тянулись к потолку стопки книг, немалых размеров стол был почти весь завален пергаментами. Из-за кип документов виднелась только верхушка прически, волосы в которой были стянуты столь туго, что только по цвету можно было определить их обладательницу.

Разговор, в изрядной степени скорректировавший ее жизнь и планы, Мари помнила смутно. Гермиона вещала, она слушала, иногда косясь на похрапывавшего Дамблдора и смутно ощущуая в комнате запах одеколона Тео. А речь Грейнджер все лилась — плавная, прочувственная и одновременно странно бессодержательная. Она говорила о значении происходящих в обществе перемен, о важности справедливости и торжества закона, а Мари лишь ловила себя на мысли, что отдельные пассажи слово в слово повторяют публикуемые в «Ежедневном Пророке» выдержки из ее выступлений и Мари грустью вспомнила, как они беседовали перед сномв гриффиндорской гостиной или на площади Гриммо. Стараясь не выказывать скуки и нетерпения, она прилагала уже немалые усилия, чтобы не коситься на часы чаще положенного, как вдруг какой-то сбой в демонстрации ораторского мастерства для одного слушателя привлек ее внимание.

— И ты, конечно, достойнейший из кандидатов! Тут даже вопросов быть не могло… Скажу откровенно, несмотря на поддержку Визенгамота, идея профессиональной защиты на суде пока сталкивается с непониманием со стороны волшебного сообщества…

И тут их взгляды столкнулись. И Гермиона замолчала, без слов понимая, зачем Мари пришла сюда и что спрашивать согласие на эту должность не имеет смысла.

— Значит, жду тебя завтра в 10?

**

Каблучки глухо стучат по сырому полу, завитые волосы заколоты фамильными украшениями семейства Ноттов, на аккуратном пояске висит волшебная палочка.

И вот она здесь. Замерла на пороге тюремной камеры, преувеличенно внимательно наблюдая, как едва заметная рябь рассеянного заклинания, наложенного на дверь, белеющим в полутьме саваном окутывает помещение. Мари никуда не торопится и крутит в руках палочку, по-прежнему не глядя на причину своего появления здесь и вслушиваясь в ее хрипловатое дыхание.

«Причина» ведет себя неожиданно спокойно, не проявляя никакого неудовольствия от отсутствия внимания к своей персоне. И даже не пробует напасть на нее, на что она втайне рассчитывала — после подобной попытки, разумеется неудачной, с «доброй Миссис Нотт», не побежавшей жаловаться аврорам, хотя бы начинают вести диалог.

Обычно. Но, видно, не в этот раз.

Неужели она действительно столь безумна, как говорят, и не понимает, что дорога ей отсюда одна — в объятия дементора? Не хочет рискнуть и попытаться завладеть палочкой, единственным шансом вырваться? Или, наоборот, достаточно в своем уме, чтобы понимать бесперспективность подобного шага?

Раздается какой-то отвратительный бульк. Словно лопается поднявшийся с глубин болота огромный пузырь, расплескав вокруг себя дурно пахнущую, зеленоватую жижу. Ощущение брызг столь сильно, что Мари даже касается лица в попытке стряхнуть внезапное наваждение и подавить желание отшатнуться.

Вместо этого она в несколько шагов преодолевает расстояние до койки, где на испятнанном белье заходится в спазматическом кашле ее подзащитная.

И тут же жалеет, что в деле не было колдографии. Хотя вряд ли хоть какое-нибудь изображение смогло бы подготовить ее к тому, что предстает глазам, когда женщина откидывает волосы с лица в попытке отдышаться. Кожа ее цветом напоминает старый заплесневелый пергамент и складками свисает с лица, будто пытаясь стечь вниз. Бугристая, иссеченная свежими гноящимися ранами и старыми шрамами, а местами тонкая до прозрачности, она четко обрисовывает скулы и нос, когда-то, вероятно, бывшие красивыми. И все это обрамляют густые белокурые локоны. Парик?

— Нравлюсь? — скрипучий голос и насмешливое, наверно, выражение глаз, которые почти не рассмотреть из-за набрякших век.

— Меня зовут Мари Нотт. Я защитник ваших интересов и прав в суде.

— Что ж, мое имя вам знать не нужно, а интересы мои может представить и пикси, пользы от этого будет столько же. Засим разрешаю вам откланяться.

Мари усмехается. Зря эта развалина надеется ее разозлить — пока ничего, кроме тени интереса, она не испытывает. Так что, оставив это ее высказывание без комментариев, как и предыдущее, она раскрывает папку с делом.