Мари его перебила.

— Это если произошло?

Нотт попытался не смотреть на ее лицо, в ее серые с зелёной крапинкой глаза, на ее раскрасневшиеся щеки и мокрые пушистые ресницы. Он разбивался о эти черты лица как судёнышко о скалы, но все ещё пытался обойти эту тему.

— Я говорил о смерти Темного Лорда.

Она вздохнула, заметив это.

— Ты знаешь, о чем я спрашиваю.

— Да.

— Все они?

— Только братья. Суд состоялся вчера. Отец в Азкабане, я пытался что-то исправить, но Гастон не хотел оправдываться. Он сказал, что готов понести наказание за свою жизнь и что каждый из нас все равно его понесет. Твой отец пожелал искупления. А ещё последний раз попросил меня присмотреть на тобой. И я присмотрю, слышишь?

Она едва заметно кивнула, вряд ли сейчас для нее это что-то значило. Тео вновь захотелось курить. Обхватить пальцами по женски тонкий изгиб сигареты, с непривычки обжечься о догорающий и тлеющий огонек окурка, почувствовать липнущий к губам дым и утопить в этих чувствах все то, что происходит с ним и Мари сейчас. Его мысли прервал хриплый голос девушки.

— Я… давно тут лежу?

— Почти неделю.

— Кто еще умер?

— Я точно не знаю. Северус Снегг, Крэбб, Люпин, Тонкс, пара мракоборцев, очень много гриффиндорцев, которых я не знаю…

— Колин Криви…

— Да, точно, Колин Криви.

На этом самообладание Мари закончилось, сдулось, как воздушный шар и она завыла, надломно и громко, как разбитая вдребезги гитара или пристреленный медвежонок.

— Прости, прости, я… Мне нужно побыть одной!

Сердце Тео сжалось, он еще сильнее прижал ее к себе.

— Не надо, не сейчас. Прошу, оставь меня.

Он спокойно сжимал ее в тисках своих крепких рук, усыпанных родинками.

— Все хорошо, все в порядке. Расслабься. Давление успокаивает нервную систему и замедляет обмен веществ. Если будешь сопротивляться, будет только хуже. Сейчас тебе станет легче, пульс начнет замедляться. Все в порядке, все хорошо, сейчас станет легче дышать.

Мари согнулась под его руками, сворачиваясь во всхлипывающий клубок, но больше не вырывалась, а только хватала ртом воздух.

Он нежно поцеловал ее горячий лоб.

— Просто продолжай дышать, хорошо?

Мари еле заметно кивнула.

Тео выдохнул. Все будет хорошо. Все в порядке. Теперь она его семья.

====== И все осветилось ======

Элизабет Кюблер-Росс писала, что, когда мы умираем или переживаем чудовищную утрату, мы проходим через пять стадий горя. Сначала – отрицание. Мы не можем поверить в эту немыслимую утрату. Потом мы начинаем злиться на всех вокруг и на самих себя. А после – торгуемся с судьбой. И мы просим, мы умоляем, мы готовы отдать что угодно, готовы продать душу за еще один день. Но мольбы не помогают, а злиться уже нет сил. И мы впадаем в отчаянье, мы подавлены. Но, в конце концов, нам приходится признать, что мы сделали все, что могли. И мы готовы смириться и принять свою судьбу. Врачей, колдомедиков, спасателей, авроров… Всех нас учат бороться со смертью. Но как научиться жить дальше?

Когда-то реальность Мари была многогранна, и какой стороной ее ни поверни — сияла множеством разных цветов.

В один миг она вспыхивала ярко-алым отголоском счастья, тянулась к сердцу языками огня из камина и грозила оставить после себя только пепел. Но стоило набраться смелости, чтобы сделать лишь один шаг вперед, и захватывающее в свои объятия пламя оказывалось не обжигающе горячим — а успокаивающе теплым, согревающим.

А потом, незаметно, пока взгляд был устремлен в далекие мечты — реальность успевала повернуться другой своей гранью, и алый стремительно тускнел. Тогда она обретала цвет холода, синим отголоском грусти заставляла душу болезненно съеживаться и тоскливо скулить побитым щенком, который отброшен в сторону чьим-то бездушным толчком.

Но теперь казалось, что это было в какой-то другой жизни, что та многогранная реальность принадлежала какой-то другой девочке из другого мира, и Мари не помнила, что значили остальные цвета — или вовсе никогда этого не знала. А может, она просто потерялась среди всех этих граней, свернулась где-то там пушистым клубочком шерсти да торчащими из него треугольниками ушей, и не желала искать выход.

Сейчас реальность гриффиндорки стала похожа на круг застаревшего сыра, от которого то и дело кто-то невидимый норовил оторвать кусок. Стоило присмотреться к ней, к этой реальности — и невольно поморщишься, так неприятно выглядели разграбленные чужими жадными руками неровные края грязно-желтого цвета. Цвета болезни и людского равнодушия.

Без магии — непривычно. Стало бессмысленно взмахивать волшебной палочкой и шептать заклинания — больше предметы не повиновались ни голосу, ни движениям руки. Хотя, в сущности, Мари было все равно. Если становилось холодно и она по привычке шептала «акцио плед», а он не прилетал — просто съеживалась комочком на кровати и пыталась уснуть. Если чашка, повинуясь неловкому движению руки, с грохотом валилась на пол и разлеталась десятками осколков, а тихое «репаро» не срабатывало — просто пожимала плечами и брала другую.

Сарвон не знала, почему до сих пор носила в кармане волшебную палочку. Наверное, та же привычка, что вынуждала ее бормотать «тергео» в попытке избавиться от пятен на одежде.

Только появления Нотта, который после работы тут же после работы в министерстве мчался в их квартиру в магловском квартале, напоминал, что она все еще жива. Что сердце все еще там, внутри, упрямо стучит и разгоняет по венам кровь. Оно больше не билось часто-часто, не желало выпрыгнуть из груди прямиком в грубоватые, мозолистые, но такие нежные мужские руки. Но все-таки напоминало о себе — а взгляд на безжизненную, похожую на призрак Мари говорил, что это уже очень много.

Она не хотела в Мунго, не хотела искать в книгах выход, не хотела пытаться придумать, как жить дальше. Пыталась что-то бессвязно бормотать, отчаянно впиваясь ногтями в тепло вязки мягкого свитера, и почти не надеялась, что Тео поймет. Но он посмотрел своими грустными голубыми глазами, едва заметно кивнул.

Сознание после сна каждый раз возвращалось тяжело, вспыхивало совсем тускло — и тут же гасло. С каждым разом вспышки оказывались ярче, задерживались дольше и становились все неприятней, эти вспышки назывались ее днями. У них будто был свой вкус. Горько-приторный. Сладкий малиновый джем, присыпанный порошком из полыни.

— Что тебе приспичило возиться со мной? Убирайся жить нормальной жизнью.

Она бросает Нотту. И голос у нее такой, будто молчала до этого по меньшей мере несколько недель. А еще ровный, не нарушенный ни единой эмоцией. Такой же пустой.

Тео сухо усмехается.

Каждый раз одно и то же.

За окном непроглядная ночь. Район, где они сейчас находятся, погрузился в такую тьму, что хочется поверить в собственную слепоту. Полная луна скрыта тяжелыми, снежными тучами.

Тео размеренно подготавливает ингредиенты к варению, неосознанно прислушиваясь к дыханию Мари. Тонкие стены маленькой квартирки не способны сохранить ни единого секрета, а тихие выдохи ощущаются будто за спиной. Его чуткий слух улавливает сбивчивый шепот, и Тео только качает головой.

Когда она научится посылать его, не впадая в отчаяние, тогда он, пожалуй, даст ей право выбора.

Тогда он, если она действительно этого хочет, уберется из ее жизни.

*

— Пей.

Он смотрит, как тонкие пальцы — просто обтянутые кожей кости, — крепко обхватывают кружку с чаем, и ждет.

Мари нравится испытывать его терпение, он это знает. Но он готов ждать, и это знает она. Поэтому подносит к сухим, потрескавшимся губам кружку, и становится слышно, как зубы бьются о стеклянную стенку. Тео прищуривается, наблюдая, как она в несколько больших глотков выпивает сладкое и горячее содержимое и закашливается.

— Желая досадить мне, ты делаешь хуже себе. Ты знаешь, что тебе нужно есть и пить, а сейчас особенно. Ты истаскаешь организм и когда поймешь это, станет поздно, — произносит он не терпящим возражений тоном, забирает стакан и направляется в своеобразную кухню. Останавливается на пороге и, не оборачиваясь, тихо добавляет, — ты не умрешь от того, что будешь только пить чай, если надеешься на это.