И мурашки ползут по спине, те мурашки, которые сложились из сотни сожженных писем из дома. Они что-то хотят ей сказать? Они хотят вернуть ее? Извиниться? Они хотят что-то предложить? Какая разница, просто глупо. Глупо было думать, что они отстанут от нее, что просто дадут жить своей жизнью. Глупо было думать, что от прошлого можно убежать. Однако Мари разворачивается на каблуках и, пытаясь унять клокочущее сердце, бежит, в прямом смысле бежит, вороша ногами сугробы, бежит куда глаза глядят. Я ничего не чувствую, повторяя про себя, ничего не чувствую. На самом деле она чувствует. И это страх, как бы стыдно не было, это вновь тот поганый страх, который переворачивает все до дрожи в коленках, не давая унять пульсацию в ушах, истерический и больной страх. Каждую секунду прошлое пытается врываться в ее мечты, в ее мысли, окутывает их черной дымкой, соблазняя, искушая, тихо нашептывая и неизменно их портя. Безвозвратно. Мари, словно тряпичную куклу, снова швыряют в Омут памяти и заставляют переживать снова и снова Отдел тайн, Астрономическую башню, Малфоя и Фреда, смерть Седрика и Сириуса, первый вердикт распределяющей шляпы, Маму… Но гриффиндорка – лишь немой свидетель, связанный по рукам и ногам, не имеющий возможности помешать палачу рубить все ее надежды, ее веру и ее счастье. Тот хрипло смеется и, взмахом идеально острого топора, перерубает тоненькие серебряные ниточки, которые даже не успели окрепнуть. Они словно живые, Мари слышит, как они кричат, когда он начинает выдирать их из нее. У палача оскал Сивого…
Его дело сделано, и Мари, измазанную кровью потерянного настоящего, выбрасывает на следующую станцию. Она считается конечной, но сама конца не имеет. Безгранична. Неизбежна. Ощущая страх, ей ничего не остается как подняться с пыльного асфальта и бежать. Бежать по сугробам мимо забавно подсвеченного будто пряничного Хогсмида. Потом по едва вытоптанной тропинке. Бежать мимо застывших барханов полей. И наконец мимо покосившихся прокопченых домишек, соединенных как артериями – бельевыми веревками. Бежать, пока ноги не устанут, не сотрутся в кровь. Пока не найдешь конца, не вернешь свою голову в круговорот событий. И Мари бежала – от себя, от своих проблем, от братьев, от страха, от той страшной мысли, что уж лучше ей никогда не поступать на гриффиндор. Но прошлое не отпускает, проникает в кожу, смешивается с кровью и сажает новый росточек черных ниток. Мари в отчаянии ковыряет кожу, рвет, забирается под нее ногтями, но ничего не исправить. От рождения данная фамилия саднит больнее, чем сломанная на третьем курсе рука. Просто бежать, просто скрыться – от братьев, от мыслей, что они делали во время того, как она лежала в Астрономической башне, что они тогда делали, ее братья, что…
Где-то на задворках памяти всплывает фраза, которую каждый слышал, кажется, миллион раз: «Ты сильная, ты справишься». Но как они все ошибаются! Она слаба и ни за что не выиграть эту схватку, всего лишь повернуть назад, взять за руку Марка, уехать в родовое поместье… А там уже все просто – стабильная работа, огромный дом, старинные и проверенные годами друзья, счастливый официальный брак, никакой войны, никаких круцио, никакой неопредленности и страха, никакой крови, никакой крови на полу… И она отдается в руки прошлого. Оно озлоблено скалится и словно режиссер, получивший Оскар за фильм, или мама, показывающая фото новорожденного сыночка, визжит от счастья.
Щелкает пальцами, и вот Мари уже готова развернуться и побежать обратно. Только бы братья были все еще там. Она скажет… Что она скажет? Она скажет, что просто хочет домой. Она устала и просто хочет домой. Все, что она хочет – домой… Мари выворачивает изнутри, слезы градом катятся наружу, но так и не текут, Мари вновь не хватает воздуха, и она теряется в пространстве. И тут Мари замечает, что это просто страдают легкие из-за недостатка воздуха, это всего-то ноют ноги, обычные реакции организма, ничего сверхъестественного, она просто замедляется, как любой зверек, бегущий от хищника, когда миновала опасность. Случилось это у кирпичного дома, стоящего боком к дороге. Дома песочно-грязного, окруженного обычными магловскими огороженными участочками, на которых видимо росла картошка. Обычная магловская картошка, в обычной магловской деревне, которая каким-то чудом жила на окраине чуть ли не самого волшебного места в мире и тем не менее умудрялась оставаться совсем не магической настолько, насколько это возможно. Вот например на балконе третьего этажа среди подледеневших маек и штанов висели два полиэтиленовых пакета. Все это Мари запомнила с неожиданной ясностью и потом много раз вспоминала и этот дом, и пакеты, и остальное.
У крайнего подъезда этого дома, под фонарями, стоял старый человек и расчесывал свою старую, некрасивую жену, которая продавала разложенные на газете сливы. И, собственно, это было все: старый человек расчесывает старую жену, а она продает сливы.
Мари отвернулась. Потом посмотрела опять. Больше всего ее потрясло, что перед ней был самый обычный старик, заурядный и внешне скучный, как и все вокруг. Не сказать, чтобы лицо его выражало какую-то особую нежность. И не сказать, что лицо его супруги было трепетным или романтическим. Она сидела, откинув назад голову, пока он расчесывал ее редкие волосы.
И этот старик с расческой мгновенно обрушил всю логичную теорию Мари. Что такое магия? Оказалось, что она не в свечах большого зала, а в этих загорающихся один за одним фонарях. Что такое любовь? Оказалось, что она не в ее и Драко признаниях в любви под Синатру, а в этих двух маглах под тем фонарем. Что такое семья? Это Эйдан, спасающий ее и прикладывающий головой о пол, это Рон, который стесняется своей парадной мантии и бурчит, что хотел бы родиться в другой семье, но тем не менее в первую же секунду рвется в драку, когда оскорбляют его маму. И Темному Лорду никогда не подменить эти понятия, никогда. И вот ради чего действительно стоит сражаться, ради этого вопиющего, лезущего со всех углов несовершенства мира. Не ради вечной жизни, а ради достойной правильной смерти. Не ради всесильной магии и невероятных заклинаний, которые могут по щелчку пальца изменить мир, а ради фокуса с кроликом и шляпой, на который потрясенно уставились ребятишки с улицы. И как только раньше всего этого было не видно! Что такое зло? И что такое добро? Да вообще кто сказал, что зло не добренькое? Что зло не удобное, не красивое, не идеальное? Да оно, может, гуманнее добра в двести тысяч раз, как и маньяк до определенного момента добрее отца с ремнем.
И на Мари вдруг накатило чувство… Такое сильное и невероятное само по себе, что она чуть не задохнулась. Уже потом она расскажет об этом с восторгом, потому что ни одна романтическая серенада или красивые выверенные стихи такого не опишут. Это была любовь. Горькая такая правдивая любовь: когда любишь и видишь, как все вокруг несовершенно, а все равно продолжаешь любить. И более того, и раньше она это чувство испытывала, просто почему-то не осознавала… о нем ни разу не писали в книгах, ограничиваясь идеальными принцами и восхитительными маркизами.
Она наконец поняла, что имел в виду Фред. Есть вещи, ради которых стоит преодолеть свой страх. В последний раз обернувшись на стариков, она невпопад кивнула на какую-то очередную реплику Драко, который незаметно взяв девушку под руку, уже вел ее в сторону медленно потухающих огней засыпающего замка…
Пока она рассказывала это, сбивчиво переходя то на шепот, то на полукрик, лицо Фреда менялось, казалось, он тоже был не тут. В конце истории он уже смотрел не на Мари, а как будто сквозь.
— И поэтому, Фредди, я хотела сказать, что я хочу найти братьев, сегодня, если они будут здесь. Я хочу найти братьев и поговорить с ними. Хочу узнать, как здоровье отца. Я хочу узнать, почему они перешли на сторону Того-кого-нельзя-называть, хочу спросить и посмотреть им в глаза. Я… я больше не хочу убегать, более того – мне теперь не от чего бежать. Я хочу вернуться домой, Фред, я вернусь домой, но я никогда не буду Пожирателем. Это мой дом и я вернусь домой. Или не вернусь, или не встречу… Я ведь могу погибнуть сегодня, да и ты, да и они. Я просто хочу попросить тебя, если вдруг, если что… Передай им пожалуйста, что я их люблю, моим братьям и отцу. И что мне очень жаль.
