- Я скучаю по тебе. Не в том смысле, что «давай будем жить вместе», даже не в том смысле, что «все теперь будет как раньше». Но в том смысле, что я просто «скучаю по тебе».
Дружба не предполагает ослепительности; напротив, ее суть, ее смысл – в том, что мы выбираем из огромного числа самых разных людей – нескольких. Немногих. Очень часто – случайным образом, бессистемно. И затем начинаем любить и принимать их с открытыми глазами, без самообмана, просто в обмен на то, что и они знают нас и прощают наши слабости и несовершенства. Наши странности и грехи. Если не подвергать дружбу ненужным испытаниям, не требовать громких жертв, если не раскачивать лодку, не ждать слишком многого, не обострять и не придираться, если хвалить без ревности и не вмешиваться, пока нас об этом не спросят; если повезет и не случится какой-нибудь катастрофы, можно годами плыть вместе в одном направлении, соприкасаясь плечами, дрейфуя, приближаясь, отдаляясь, но никогда не покидая друг друга. Чувствуя нежность, и родство душ, и взаимную принадлежность, и бог знает что ещё.
Пускай такая дружба во многом – иллюзия. Но с любовью ведь тоже самое. Разве иначе с любовью?
И Мари прижалась губами к Фреду, ощущая какой он невероятный, какой он любимый и какой теплый и подумала о покое и безмятежной, безадресной нежности, когда уже все есть или все было, и уже не нужно никуда бежать, никого хватать, о своей любви, которая, может быть, последняя и навсегда. Что сердце спокойно сейчас и звучит глухо, как шаги по траве, оно не бьется взбесившейся лошадью и не застывает мертвой ящерицей. И этот ровный ритм дает какую-то новую силу, она просто еще не привыкла. Что вот этого ей и недоставало последнюю пару лет, а если и разобраться – то всю жизнь. Она целовала его и нежно терлась о щетину носом, Фред это ощутил и вот они уже терлась носами как две лошади, будто все еще шел тот самый снегопад предвоенного года.
Наверное, редко всё складывается так, как планируешь. Иногда судьба бывает на твоей стороне, иногда ты сам творишь свою судьбу, но в любом случае надо верить — то, что должно случиться, обязательно случится, и в конечном итоге рядом с тобой окажется кто-то особенный. Ведь… Разве мы не должны быть с людьми, которые не просто терпят наши недостатки, а кому они действительно нравятся.
Маленькое лиловое солнце равнодушно смотрело в сторону. Мир исчез. Осталась только прозрачная камера времени, воздушный батискаф, в котором они, взрослые уставшие люди, прижавшись носками к окнам, молча пересекали небо. Невидимые никому. Всеми позабытые и свободные.
====== Что-то старое, что-то новое ======
Мари любит просыпаться поздно и смотреть, как солнечные лучи пытаются прорваться сквозь плотную завесу штор. Они тёмно-бордовые – один в один как в гриффиндорской гостиной, поэтому в комнате ещё несколько минут стоит алый дневной полумрак, прежде чем Мари потянется в постели, лениво выползет с кровати и распахнёт все окна, впуская в дом уханье сов, хлопки открывающихся дверей и стук каблучков по брусчатке – весь этот шум и магические запахи Косого Переулка.
Она, по обыкновению, оборачивается к постели с которой только встала, и успевает заметить, как сонный и растрепанный Фред едва заметно приоткрыл глаза и тут же, столкнувшись с ее взглядом, зажмурил их и притворно захарпел.
— Вставай, сегодня у нас важный день! — бодро зовёт она его и направляется на кухню, даже не дожидаясь реакции – знает, ее не будет…
На кухне у них штор все еще нет, осталось с тех пор, когда они, будучи молодыми, отрицали необходимость этого признака респектабельности, поэтому солнце чувствует себя здесь как дома. Живот призывно урчит и Мари достает из холодильника яйца для омлета, на секунду задерживая взгляд на всей этой утренне-обеденной обстановке. Небольшой стол из светлого дерева, навесные шкафы и мойка: Мари видит это не в первый раз. И утверждает, что обстановка ей до сих пор не наскучила, после стольких-то лет в квартирке над магазинчиком. Сливочное мерцание столешницы, похожей на кусок застывшего масла, тусклый блеск латунных ручек и необъятность матовых, темного дерева кухонных шкафов не вызывают у нее ни малейшей робости, ведь она дома. Она готовит, напевает себе под нос какую-то мелодию, известную только ей, потому что та насквозь маггловкая и достает пакет с молотым кофе, Чарли все еще привозит его им каждый год. Втягивает ноздрями аромат и с наслаждением улыбается, кажется, только она в этом городе все еще варит кофе по старинке, на плите. Она устанавливает над пылающей конфоркой пузатую турку и понимает, что потеющий под прозрачной крышкой толстый омлет и густой кофейный дух защищают ее. Кухня послушно наполняется запахами как по волшебству; а рядом трепещет и опадает желтоватая кофейная пена.
После Мари вновь идёт в спальню, гуляет по квартире, на ходу собирая кудрявые бронзовые волосы в упругий хвост. Уже в комнате, опять же как всегда, она обнаруживает досматривающего десятый сон и совсем не собирающегося собираться на свадьбу Фреда. Одеяло клубком лежит в ногах, а рот у него смешно приоткрыт. Она не беспокоит его: ночные мозговые штурмы в Всевозможных Вредилках — частое дело, но сегодня особенный день, так что Мари начинает его целовать, но Фред морщится и обнимает ее, не давая себя трогать, щекотать и считать ребра через домашнюю футболку. Его уже не возьмешь такой хитростью – лишние минуты сна так приятны, а нацеловаться он успеет потом… Тем временем Мари вскрикивает, вырывается и бежит на кухню.
Она снова пропускает тот момент, когда пора выключать кофе, и он с шипением выползает из турки, водопадом обрушиваясь на огонь. Мари уже привыкла, она даже не злится, только смотрит на свою тень на стене и улыбается, а уже через пару минут разбуженный Фред заходит на кухню, потирая глаза и улыбаясь ещё не совсем осмысленной улыбкой.
А кухня… Кухня как и много лет назад освещена Мари, согрета желтым омлетом и кофе. Только теперь здесь дымятся чашки. Стопка чистых тарелок смирно ждет на краю столешницы. Теперь здесь есть хозяин и хозяйка, а не веселая хулиганистая троица владельцев.
Мари приветственно машет вилкой и произносит с набитым ртом:
— Доброе утро.
— Доброе утро.
Наконец они садятся за стол, и Фред нежно касается щеки Мари, а потом убирает с ее лба растрепанные кудри, мельком бросая взгляд на часы, где стрелки «Фред» и «Мари» показывают на «Смертельно опаздывают, как всегда, ну сколько же это можно..!»… И тут же начинает совсем не романтично набивать рот едой, потому что сегодня ведь не совсем обычное утро, каким бы оно не казалось, потому что надо торопиться и бежать, и, обжигая губы горячим кофе, Фред весело улыбается.
— Кажется, мы опаздываем на свою же свадьбу, будущая миссис Уизли…
Мари смущается, утыкаясь в тарелку.
— Не называй меня так! А то я чувствую себя Молли… Ну вот уже захотелось вязать свитера и печь пироги с почками, ну что же такое!
— О нет, даже и не думай, у тебя ведь отвратительные пироги с почками!
Мари замахивается на него, а затем на пол пути останавливает руку и начинает гладить вихрастые рыжие волосы.
— Ох, ненавижу тебя… А кстати, что с Молли, ты ее позвал?
— Конечно, о чем вопрос!
— И даже без цепенящего заклятия?
— Не пойму, о чем ты вообще…
— Ну как же!
Мари, в очередной раз, споткнувшись о свой же каблук, пытается поправить черную кружевную мантию, которая все никак не хочет сесть ровно на птичьих ключицах, и тихо ругается (как последний тролль, ужас, неужели она так когда-то выражалась). Близнецы придерживают ее, улыбаются и глупо смеются, явно восхищаясь такими словцами от подруги и поощряя эту глупую подростковую браваду. На них прекрасные парадные мантии, поразительно похожие по фасону на ту, которую Фред выбрал на сегодня, но тот, молодой и ершистый Фред, разумеется имеет другое мнение.
— Когда буду жениться я, — говорит он, оттягивая ворот, — я подобной дури не допущу. Все вы оденетесь, как сочтёте нужным, а на маму я наложу Цепенящее заклятие, и пусть лежит себе спокойно, пока всё не закончится.
