Она сидела в первом ряду вполоборота к Леве, по левую руку от дирижерского пульта, как ей и было положено по статусу, – первой скрипке оркестра. Мечтательно прикрыв глаза, она наигрывала мотив из сегодняшнего концерта, и Лева невольно залюбовался ее профилем в обрамлении облака из непослушных рыжеватых волос, ярко горевших огнем в свете рампы.

Она не замечала его взгляда, как, впрочем, не замечала вообще никого вокруг. Марина буквально растворилась в своей музыке и звуках скрипки. Глядя в ее умиротворенное лицо, Лева и сам как будто успокаивался и обретал уверенность в себе. Ему казалось, что вовсе и не было того холодного пренебрежительного взгляда, которым она одарила его всего несколько часов назад в кафе. Он искренне раскаивался в том своем опрометчивом поступке, когда попытался поцеловать Марину. "Видимо, было еще рано, было еще не время", – говорил Лева сам себе, отказываясь верить в то, что он может быть Марине нисколько не интересен. А ведь все так хорошо начиналось! Они встречались и проводили вместе довольно много времени. Конечно, Марина относилась к нему прохладно и даже несколько отстраненно во время этих встреч. Лева не мог этого не замечать. Но, даже будучи уязвленным, он был склонен относить ее поведение на счет того, что прошло слишком мало времени, и девушка просто не успела к нему привыкнуть.

Внезапно, поддавшись порыву, Лева решил пошутить и стал подыгрывать Марине на своем альте. У него не было нот, поэтому он играл на слух и конечно сделал несколько нелепых ошибок. Марина услышала, как кто-то играет ее партию и, улыбнувшись, обернулась назад. Но, столкнувшись взглядом с Левой, сердито встряхнула волосами и снова отвернулась в сторону зала. Больше она не играла и отложила скрипку, дожидаясь начала концерта.

Лева тоже расстроено опустил смычок.

– Да, парень, не везёт тебе, – послышался голос справа от Левы.

Это был еще один альтист оркестра, которого все звали просто Палычем. Палыч был старейший участником и отыграл в оркестре больше тридцати лет. Каждый раз, отмечая день рождения Палыча, музыканты бились об заклад, уйдёт ли теперь тот на пенсию или нет. Но он и не думал уходить. А еще, поскольку Лева тоже был альтистом, Палыч считал последнего чуть ли не своим учеником и протеже. Это было на самом деле не так, но старику нравилось так думать, а Лева никогда не пытался его в этом разубедить.

– Эх, с женщинами всегда так, – продолжал шёпотом Палыч. – Не ценят они нашего внимания. Не ценят и в грош не ставят. А ты бегаешь за ней, ну, сюрпризы там всякие ей придумываешь, цветочки таскаешь. А ей что? Ей бизнесмена на мерседесе подавай… – утешал он Леву.

Лева его не слушал. Он поставил свой альт вертикально и, опираясь на него ладонями и подбородком, продолжал неотрывно следить за Мариной.

Настроение было окончательно испорчено. "Это все мои неуместные шутки", – ругал Лева себя. – "Как и в тот раз". Он погрузился в воспоминания.

Как давно это было? Год назад? Полгода? Пожалуй, полгода. Сейчас зима, а тогда было тепло, значит, это было лето. На Марине был сарафан с открытыми плечами, из-под которого были видны прозрачные бретельки лифчика. Почему-то, глядя на них, Лева в тот злополучный вечер пришел к выводу, что именно сегодня Марина была готова к дальнейшему развитию отношений с ним. Оглядываясь назад, он понимал и то, как глупо повёл себя, и то, что Марина оделась в более открытую одежду вовсе не из-за него, а из-за теплого и душного летнего вечера. Всю дорогу, пока они шли по набережной небольшого провинциального городка, где были на гастролях, он думал об этом самом развитии отношений, хотя и очень смутно представлял, что же оно означает. Впрочем, при этом он не забывал вслух восторгаться красотами речных пейзажей и делать комплименты самой Марине. Она смеялась, флиртовала с ним и принимала их как должное, но не давала, тем не менее, даже взять ее за руку, всякий раз упрямо высвобождая ее из пальцев Левы неуловимым, но настойчивым движением. И вот, набравшись храбрости, он приобнял ее за талию и, прервав на полуслове, попытался поцеловать в губы. Лицо Марины исказилось таким нескрываемым отвращением, что Лева отшатнулся. Она со всего маху влетела ему пощёчину и, рыдая, убежала. Лева так растерялся, что не стал ее догонять, о чем жалел до сих пор. Он решил, что догони он ее тогда и извинившись, все еще можно было бы исправить…

Марина больше не общалась с ним и старательно избегала ситуаций, когда они могли остаться наедине. На его звонки на мобильный она больше не отвечала, перекрыв все возможные пути к диалогу и примирению. Лева был в отчаянии. И при возвращении с гастролей в Москву не оставлял попыток объясниться. Так прошел остаток лета и почти вся осень.

А потом появился этот странноватый парень в полицейской форме. Лева видел его и раньше, но считал, что это просто любитель музыки – таких было много, и Марине, первой скрипке оркестра, по сложившейся традиции они часто дарили цветы. Но в тот осенний вечер после концерта, парень не просто подарил Марине букет и поговорил с ней, а взяв под руку, увёл куда-то в сторону и растворился с Мариной в толпе людей, спешащих в метро. С того дня Леве стало окончательно и бесповоротно понятно, что у него есть соперник, причем более везучий, чем он сам. Будь на его месте любой другой человек, он бы давно махнул на Марину рукой и увлекся бы другой девушкой, например, ее подругой, Светой – тоже очень симпатичной и приятной в общении. Но Лева был до безумия, до какого-то будоражащего исступления влюблён в Марину и продолжал страдать безо всякой надежды на успех, сам не зная зачем.

Между тем, мысли Левы были прерваны появлением на сцене их руководителя, Владислава Сергеевича, который прошел к дирижерскому пульту. Под громкие аплодисменты он поклонился зрителям, по традиции поцеловал руку Марине и повернулся к музыкантам. Его правая рука с зажатой дирижерской палочкой поднялась вверх. Зал замер. Начался концерт.

Алексей ждал Марину после концерта возле неприметной дверки для артистов и сотрудников консерватории. У каждого театра или концертного зала есть такая дверка "не для зрителей", но, тем не менее, многие поклонники артистов, настоящие фанаты, знают о ней и нередко дежурят возле, в ожидании своего кумира.

По этой причине Алексей был не единственным, кто в этот час стоял на улице возле здания консерватории, но старался держаться немного в стороне.

Первыми вышли музыканты оркестра, не известные широкой публике. Толпа фанатов было подалась вперед, когда открылась дверь, но поскольку вышедших никто не знал, сразу успокоилась. Потом появился сам Владислав Сергеевич. Люди закричали "Браво!", послышались аплодисменты. К Владиславу Сергеевичу потянулись поклонники, кто с букетом, кто за автографом. Быстро образовалась давка. Ни на ком не заостряя внимания, Владислав Сергеевич поблагодарил за цветы, но, впрочем, не взял их и подписал несколько театральных буклетов со своей фотографией. Потом он махнул рукой то ли в знак приветствия, то ли, как бы извиняясь, что не может подойти ко всем, и стал пробиваться к своей машине, стоявшей неподалёку. В этом ему неожиданно помогла Марина, которая как раз в этот момент выскользнула на улицу в сопровождении Лены. Кто-то заметил ее, и толпа ринулась к ней.

Алексей даже не тронулся с места, а спокойно наблюдал, как Марина с сияющей улыбкой раздавала автографы, принимала цветы (несколько букетов перепало также и Лене) и перебрасывалась шутливыми фразами с поклонниками. Продолжалось это минут двадцать, прежде чем толпа постепенно рассеялась, и Марина, которая давно заметила Алексея, смогла, наконец, подойти к нему.

– Привет! – ее улыбка стала еще теплее. – Это мне? – деланно удивилась она, имея ввиду букет в руках Алексея. – Лен, подержи.

Все цветы в руках Марины перекочевали к Лене, а сама Марина протянула руку к букету Алексея. Вместо ответа он перехватил ее и, не обращая внимания на Лену, притянул к себе Марину и стал целовать прямо на виду у всех. Лена смущенно отвернулась, несколько человек стали лихорадочно снимать эту сцену на телефоны. Но Марина ничего этого не замечала. Она смотрела Алексею прямо в глаза.