Ошибка памяти: К. Паустовский подписал предыдущее письмо от 22 ноября.

Видимо, не только легенды. Ирина Емельянова вспоминает, как в Потаповский переулок, где жила Ольга Ивинская, «<…> явился неожиданный гость. <…> Это был В. Рудный, литератор, член редколлегии гонимого альманаха „Литературная Москва“» с просьбою уговорить Пастернака поставить свою подпись под текстом «<…> обращения советских писателей к писателям Венгрии, появившемся на другое утро в газетах».

Вместе с Ивинской Рудный отправился в Переделкино, но «увы, план не осуществился. <…> Когда требовалось, Б. Л., надо сказать, умел быть резким, „жестоким“, как говорила мама. И мне до сих пор очень интересно, как, какими словами он выпроводил делегата? Для него, в отличие от меня, здесь не было даже поводов для размышлений» (О. Ивинская, И. Емельянова. Годы с Пастернаком и без него. С. 266–267).

Описка. Имеется в виду Наталья Гончарова.

«<…> Спасибо за драгоценный подарок, – 17 января 1957 г. благодарит Л. Пантелеев Лидию Чуковскую. – Читаю второй выпуск „Литературной Москвы“ – как чистую воду пью. Читаю с каким-то трепетным (простите) ощущением, что являюсь свидетелем очень большого события. А ведь выход этих книг – действительно, событие. Обе они войдут в историю нашей литературы – или как предвестие нового подъема ее, или, в худшем (к сожалению, очень и очень возможном) случае, как короткий просвет, „светлый луч в темном царстве“» (Л. Пантелеев, Л. Чуковская. С. 86).

В. Каверин приводит в воспоминаниях слова Александра Яшина: «Два года тому назад я послал этот рассказ в „Новый мир“. Кривицкий вызвал меня и сказал: „Ты, – говорит, – возьми его и либо сожги, либо положи в письменный стол, запри на замок, а ключ спрячь куда-нибудь подальше“. Я спрашиваю: „почему?“ – а он отвечает: „Потому что тебе иначе 25 лет обеспечены“» (В. Каверин. Эпилог. С. 357).

Надо отметить, что само возникновение этого рассказа в творческой биографии А. Яшина, известного ранее по преимуществу своей сталинистской поэмой «Алена Фомина», стало для читателей большой неожиданностью. Появилась даже эпиграмма:

«Воистину, велик и значителен рассказ Яшина „Рычаги“, – 15 июня 1957 г., т. е. уже после „проработки“, записывает в дневник Сергей Дмитриев. – Значителен и велик не как явление художественно-литературное, а как явление самостоятельного движения мысли. Автор, вероятно, и не подозревает, какую страшную и всем известную правду, всеми замалчиваемую правду, он выговорил, выразил. С авторами так бывает» (Отечественная история. 2000. № 3. С. 155).

«Автор „Рычагов“ навсегда останется в русской литературе, те рычаги кое-что повернули», – сказано в письме, которое Александр Солженицын 11 июля 1968 г. написал в коридоре перед больничной палатой, где в этот день умирал Яшин («Пусть Наступающий не будет слишком злым!». С. 246). («За Андангой райские земли…»).

Принимая эту статью к печати, Эммануил Казакевич написал Марку Щеглову:

«При чтении я испытывал чувство восхищения, давно уже не испытанное мной над критическими статьями. Думаю, что в Вашем лице наша советская литература – может быть, впервые – приобретает выдающегося критика» (Э. Казакевич. Слушая время. С. 384).

«Самая умная статья в „Лит. Москве“ – Александра Крона: о театре. Острая, полная неотразимых силлогизмов», – записал в дневник Корней Чуковский (К. Чуковский. Дневник. С. 225).

Борис Пастернак, безуспешно предлагавший в «Литературную Москву» сначала отрывки из «Доктора Живаго», затем автобиографический очерк «Люди и положения» и стихи, отнесся к самой идее этого сборника – судя по июльскому письму Ольге Ивинской – без всякого энтузиазма: «<…> я теперь предпочитаю „казенные“ журналы и редакции этим новым „писательским“, „кооперативным“ начинаниям, так мало они себе позволяют, так ничем не отличаются от официальных. Это давно известная подмена якобы „свободного слова“ тем, что требуется, в виде вдвойне противного подлога» (Б. Пастернак. Т. 10. С. 146).

«Определить отправной пункт разгрома трудно», – говорит Вениамин Каверин, со ссылкой на Николая Погодина утверждавший, что «кампанию начал А. Корнейчук», оскорбленный жестким разбором его пьесы «Крылья» в статье Марка Щеглова «Реализм современной драмы». Этот «литературный вельможа» был членом ЦК КПСС и «своим человеком в „высших сферах“ и, в частности, на даче Хрущева. Там-то и состоялся разговор, который слышал Н. Погодин. Помянув недавнее венгерское сопротивление, Корнейчук сравнил „Литературную Москву“ – ни много ни мало – с „кружком Петефи“. Как известно, так называлась группа венгерских литераторов, принявших самое деятельное участие в восстании 1956 года» (В. Каверин. Эпилог. С. 360, 361).