Бездомные редко живут по двое, ещё реже – поодиночке, обычно они семейничают, вроде как в колониях – собираются небольшой группой и делят бытовые сложности: делят еду, деньги, лекарства. Вместе проще и безопасней. Иногда внутри семьи возникают сексуальные связи, бывает, что сексом занимаются при всех, на общей ночёвке. Есть бездомные, которые вместе долго, и их чувства друг к другу хорошо просматриваются. Чаще всего парочка не болтается на улице систематически: время от времени они выбираются на съёмное жильё или уезжают к родственникам. У нас такие были, молодой парень и его подруга – она постарше. Мир улицы жесток со всеми, но к женщинам жесток по-особенному. Стигматизация бездомной женщины в чём-то сопоставима со стигматизацией педофила или рецидивиста-насильника: есть группы, настолько задавленные изоляцией, что их, в общем, и нет. Такие призраки от общественного сознания, сохранённые в нём как миф, как неясный образ, как страшная байка: крепко закутанная баба в подземном переходе. Без лица, с уснувшим – или умершим – младенцем на руках. Наша знакомая сильно пила, очень болела, у неё отказывали ноги. Парень мечтал её вытянуть. Было как-то раз, что она надолго попала в больницу, а он за это время нашёл работу, снял квартиру и ждал. Её выписали, она в тот же день двинула на Киевуху. Друзья с вокзала ему звякнули, рассказали, что она появилась и бухает с ними: забирай её скорей и всё такое. Он поехал забирать. Она уговорила его выпить с ребятами, по чуть-чуть. Пробухали всё: работу, квартиру, зарплату. Парень, впрочем, не отчаивается. Говорит, что однажды она будет дома, а пока ей непросто после всего, что с ней было, что нужно время. Дружба и любовь на улице навсегда останутся для меня загадкой.

Представь себе: лето, вечер, жарко. Все за день накорячились, но всё равно отчего-то живенькие, как на праздник. Часов в 6–7 приезжает машина, такая состоятельная. Шофёр помогает выйти двум девчонкам. Воспитательницы просят помочь им с чемоданами, и чемоданы тут же расхватывают.

Одна из девчонок ушла в комнату, и все дети вместе с ней, а вторая задержалась чего-то там у машины. Я подошёл к ней самый последний и спросил по-русски: «Вам не помочь?» Таким макаром мы познакомились, звали её Илишей. Первый раз тогда она улыбнулась мне. Я проводил её до комнат. Потом мы дежурили с пацанами возле двери – любопытно, американцы же приехали. Воспиталка нас разогнала. На следующий день сразу после учёбы мы поехали к ним. Побросали возле крыльца велосипеды и бегом наверх. Сели вкруговую и начали знакомиться уже по-человечески, по конкретике. В общем, оказалось, что они приехали проповедовать Иисуса Христа: на всё лето – к нам.

Мы с Илишей начали хорошо общаться, в итоге – подружились. Вместе пололи эти бесконечные поля. Были неразлейвода. Единственное, что нас разделяло, – это ночь. Правда, тут нам воспиталки помогали. В тихий час Вера Васильевна говорила: «Все уснут, я тебя толкану, она тебя ждёт». И она меня правда ждала. Я потихонечку-потихонечку вставал, чтобы дети не видели – Илиша всегда стояла внизу, у лестницы. Брала корзину или сумку, мы шли на поле. Я с ней первый раз узнал, что такое летучий змей. Она меня снимала на камеру: «Джон, расскажи о себе». Снимала, чтобы родителям там у себя в Колорадо показать. Чтобы поговорить с ними и меня усыновить.

Она снимала, как я со змеем: она его сложила, а я бежал. В говно ещё вляпался в коровье – ну это тебе так, для истории, а то я уже сам чувствую, как слишком сладко рассказываю. В общем, гуляли мы с ней допоздна. Уже отбой прозвенит. Ночная знала, что мы в хороших отношениях, всякое нам позволяла. Илиша даже со мной в палате спала, в одной кровати. Я помню, она пришла в серых шортах, а я показал, где моя кровать. Я малолетка был, я не понимал. Видел, что там всё нормально, какие-то там горки были у неё, где нужно, и ямки тоже, но мне это как будто было не интересно. Она залезла ко мне под одеяло, так мы и уснули. Это был счастливый момент, таких в жизни не так уж много.

Мы жили с ней очень тесно. Она сказала, что хочет меня усыновить, сказала: «Но есть маленькая проблема, Джони – мне нужно выйти замуж».

Детей, которые хорошо себя вели, на лето отправляли в лагерь. На одной половине лагеря жили американцы, на второй мы, детдомовцы. Все мечтали туда попасть. У меня с поведением, ты уже догадываешься, было плохо.

Однажды наша группа была на картошке. Вот я сижу, перебираю, весь грязный, пыльный. За мной прибегает Вадик – это тоже друг мой – и говорит: «Тебя к директору». Я давай перебирать, что я такого сделал. Вроде не воровал ничего сверхъестественного, не убегал в последнее время. Прихожу, здороваюсь. А она такая крупная была, директор, капец. Нависает так, значит, и говорит мне: «Знаешь, что у меня в руках?» Там была бумажка, билет. «А знаешь, кто тебе его купил? Илиша купила тебе билет, чтобы ты поехал. По-моему, ты этого не заслуживаешь». У меня радости полные штаны. Она меня предупредила: если до лагеря будешь плохо себя вести, то никуда тебя не отпустят. Как же я тогда терпел: терпел всякие эти полдники, избиения – только чтобы поехать.

Нас собрали. Ночь я не спал, ждал этого дня незнамо как. Наступает утро, часов в 10 нас собирают в автобус и отвозят в Суздаль, в пионерский лагерь «Автомобилист».

Нас привезли прямо к корпусу, дверь открылась, я самый первый вылетел из автобуса. Бегу-бегу-бегу, спрашиваю, где Илиша.

Она сидела рядом со сценой, а вокруг неё очень много детей собралось, и она как раз проповедовала библию. Я подкрался сзади и так легонько за плечо её. Она повернулась, увидела меня. Мы обнялись. Детей на хуй с пляжу – ну не сразу, а так, тактично – и гулять. Она купила нам похавать, просила рассказывать как-чего. Мне скрывать было нечего, она же меня знала изнутри.

Я ей всё рассказывал. Вечером был праздник – царя, этого, который в воде живёт. Меня нарядили – намазали. Американцы же не любят маски, они рисуют. Я играл тритона, наказывал разбойников, которые утонули в бассейне. Илиша это всё снимала на камеру, ржала. Какой из меня актёр на тот момент, ну.

Вечером мы пошли на дискотеку. У меня с ней был маленький гимн. I believe in you называется. Она тайком от меня попросила поставить. Как мы с ней танцевали – от души. Это не медляк, она ритмичная такая. Хотя и медляки мы танцевали тоже. Она высокая такая была, и я – карлик, ещё меньше, чем сейчас. Я её обнимал за поясницу, хотя рост мне как раз позволял взять её за задницу – я не стал. Дышал ей прямо в пупок.

Вечером после тихого часа она заходила к себе, переодевалась. Она носила шорты, они болтались коротко-коротко. И сандалии на голые ноги. По вечерам мы ходили купаться на Клязьму, не стеснялись друг друга, выжимались задница к заднице – она купальник, я труселя. Я же пиздюк был, лет 10–11. Она учила меня купаться, но купаться я до сих пор не умею, могу так, у бережка полежать. Илиша брала с собой арахисовое масло: она меня к нему приучила. Я очень любил. Однажды сожрал целую банку, дристал дальше, чем видел; меня потом углём откармливали.

После речки шли на ужин. Они – иностранцы – сидели отдельно. Так нет бы жрать, Женечка всё время втихушку пялился на неё. Она на меня посмотрит и раз – макарончик такой возьмёт, начнёт засасывать, я представлял, что это червяки такие длинные. Они ещё были красные, с кетчупом. Как-то раз она уронила на себя эти спагетти, как раз промеж ног, я сказал, что похоже на кровушку. Она, бедняжка, очень стеснялась.

Вот так мы танцевали, ели, за грибами ещё ходили утром с ней.

В один из походов что-то там такое произошло, я не помню. Но сам факт: я её обидел. Она сидела плакала на пеньке. Рядом с ней стояла банка черники. Я извинялся, я до сих пор помню вкус её слёз. У неё текли сопли, а мне было плевать. У неё текли слезы, а мне было плевать. Я вытирал ей лицо своей рубашкой: нос, и рот, и щёки. Когда мы пришли в лагерь, ребята меня спрашивали, что случилось. Все заметили, что она плакала. Она им сказала, что упала.