Я только глаза вытаращила. Если у меня ещё есть вообще-то эти самые глаза!

- Рот закрой, только зубы не сцепляй - продолжила дама вещать всякие несусветные вещи, и отвернулась от меня совсем, унося печальную малютку в туман - А то без них и останешься, в твоём возрасте это может быть даже и обидно, как мне кажется.

- Че...- начала было я опять идиотски переспрашивать, как в следующий миг у меня искры посыпались из глаз от самой смачной плюхи, полученной мною, на памяти моей, аж за всю жизнь.

- А ну дыши! - возопили над головой, и отнюдь не дамским голосом.

Я на всякий случай вздохнула глубоко. Ну, в том смысле, что попыталась послушно. И распахнула глаза пошире.

У магистра Лиотанского оба глаза были голубые. Он был тощий, грязный, весь сплошь в каких-то склизких на вид потеках. Но сердитый и голубоглазый, совершенно в точности такой, каким я его знала и видела. Нет, не я. Или я тоже?

Шут его разберёт, всю это премудрость меерциевую.

- Доколе ж мне терпеть-то эту назойливость, мне скоро тысяча лет, чего б не оставить в покое-то старика? - патетически сокрушался магистр, тряся надо мной мокрыми бакенбардами яростно - Ты ополоумела?! Ты зачем под воду ушла, окаянная?

- Гаразд вы сочинять, магистр, вам ещё даже пятисот нет, даже нет, четырёхсот, какая тысяча? Возраст, как говорится, самый сенокос! - отплевываясь от мутной затхлой воды, в большом количестве обнаружившейся в моем собственном рту, вяло пробулькала я в ответ кое-как. Про то, что весьма странно такое его беспокойство о моих внезапных ныряниях, после того, как он оставил меня без кожи, упоминать не стала, потому что как-то это мне показалось неуместным.

Под спиной, ногами и головой явственно ощущалась та самая твердь, которая, как вот недавно думалось, мне уже не так уж и нужна.

Солнце ослепляло, оттого я порешила за лучшее опять прикрыть очи, на всякий случай.

Мы были на суше. То страшное, мертвое, но отчётливо злобное море - оно никуда не исчезло, я его слышала где-то там, но мы были на суше.

- Ты давай вставай, чего разлеглась? - сурово, но несколько нервно испросил мэтр Лиотанский, мельтеша за закрытыми веками настырно.

- Не хочу - тускло и скучно проговорила я, посчитав, что на такой простой вопрос можно и ответить, чего уж там? Тем более, что ответ потребный очень немногословен. Не затруднит, в общем.

- Чего это значит - не хочу? А ну, живо поднялась! - гаркнул почтенный некромант так, словно это не он тут почти два года полных в безумии и немощи пребывал - Соплива старшим перечить! Подвелась, ну, кому говорю?!

Я бы и рада. Но не могу. Не хочу. Спать страсть как хочется. Оставьте вы меня все в покое, ради всех светлых богов, я так устала, мне бы передохнуть. Вздремнуть хоть бы чуточку... Мне почти четыреста лет, отчего мне не дадут неги и отдыху?

- Ээээй, ты не смей мне тут глаза закрывать! Тут оставаться нельзя, ни в коем случае! - вопил где-то далеко магистр Лиотанский, тряся меня сразу и за плечо, и за руки, и всю целиком, в общем. Но я уже ничего ему отвечать не стала, ибо к чему эти прения, известно же, что сытый голодному не товарищ?

Магистр, уразумев все верно, судя по всему, прекратил меня телепать в разные стороны. И вообще прекратил...быть. Поблизости или вдалеке, имею в виду. Пропал. Оставил, наконец-таки, в долгожданном покое. Очень деликатно самоустранился.

Вот и прекрасно. Теперь-то уж мы отдохнём. Вода будет баюкать меня ласково, и я усну. Покой, мне так хочется покоя, и объятий самой молчаливой и нежной стихии. А то, что она так непроглядно черна - так это и не плохо же вовсе, совсем нет, я иду, уже иду.... Встречайте меня с голодной радостью, во мне ещё бежит живая кровь, чужая и моя собственная. Во мне ещё теплится крохотный огонёк жизни. И от этого мне жжёт в груди, а я так хочу покоя, и чтоб не болело. Вода, вода.... Вода должна потушить огонь, утешить меня навечно, позволить мне уснуть.

- Ива - прошептал вдруг в самое ухо такой знакомый, такой родной голос, что веки сами собой дрогнули, в попытке разлепиться тут же - Иди ко мне, бусинка, я тебя сам буду баюкать, обещаю. А в воде мокро, не ходи туда. Иди ко мне.

- Только я не хочу кашу - пробормотала я, протягивая к нему слабо руки, и странно, невзирая на усталость смертную, и не думая возразить этой просьбе об идти к нему - Я хочу сразу пирог яблочный, да?

- Ладно - мягко прошелестел он самими губами где-то на коже, на лице, на закрытых тяжело глазах - Сегодня, так уж и быть, без каши. Только держись за меня крепко.

И в аромате яблоневого сада в самом цвету, в тепле огня и забытой, такой знакомой заботы его, я слабо кивнула, вцепившись в него намертво. И мы ушли.

Я вспомнила? Или даже не успела забыть, наверное? Он всегда уносил меня от всех бед.

Сириус Мара, названный дед Её Величества, Повелительницы дроу, не шибко веровал в успех развернувшейся кампании. Просто хотя б потому, что не один пуд соли изволил откушать в компании того, кто был раньше его лепший другом, Дианом Лиотанским, страшной силы некромантом, и живучим старым хрычом.

Обтянутый пергаментной кожей остов, изукрашенный жутко черными струпьями сплошь, что вот уже почти два долгих года возлежал в кандалах магических, давно перестал походить на человека вообще, а уж на Лиотанского - так и подавно. А то, что спало под истончившейся ветхой кожей и клетью костей - то было молчаливое, могущественное зло, удержать которое в силах был лишь тот, кто погрузил магистра в волшебный безмолвный сон. Он - или сама смерть.

Мысленно Сириус уже простился с другом, простился давно и навек, и теперь, в привычном тоскливом бессилии разглядывая эти почти что полноправно останки, не испытывал ничего, похожего на чаяния благополучного исхода. Мара был прагматичен, как и всякий успешный наёмник. И в чудеса такого пошиба и размаха отучился верить совершенно.

Когда же из-под сомкнутых век Ивы Монгрен потекла самая натуральная кровь - Сириус вздрогнул. А когда её наставник и трепетный опекун, его соплеменник, опоивший спящего в летаргической паутине некроманта собственной кровью, внезапно рухнул на пол, как подкошенный - Мара уже всерьёз разозлился. На бессилие, на глупые жертвы, на мир, на жизнь...

Останки магистра Литанского содрогнулись - и закашляли какой-то чёрной дрянью, смахивающую на жидкую грязь.

И Сириус, и все присутствующие, что уж скрывать, остолбенели. Потому как спящий мэтр уже давно и прочно не изволил не то, что кашлять - дышать.

А мэтр Лиотанский выплюнул очередную порцию жижи на пол, удивительным образом вывернув шею. И открыл глаза.

- Вот так вернёшься с того света - а воды-то и некому подать - сипло, неузнаваемо прокаркал недавний покойник, бряцнув негромко своими оковами, откуда только и сил взял?

Не чуя ног, оборотень шагнул вплотную к ложу, где изволил жаловаться на жажду вроде бы уже почти что отошедший в мир иной некромант.

- Лиотанский, это ты? - каким-то по девчачьи-тонким голосом неверяще просвистел, а в носу неистово закрутило и защипало, да так, что пришлось заморгать с силой, и стиснуть судорожно пальцы рук.

- А ты кого тут ожидал, подле ложа моего-то, встретить? Молодую да спелую оборотницу? - просипел в ответ Лиотанский, неверным, дрожащим голосом, и воспалённые, загноившиеся глаза его замерцали самыми настоящими, ейБогу, вот слезами.

Мара пошатнулся - и сел на пол. Хватая воздух приоткрытым в обалдении ртом, он заозирался по сторонам с видом настолько растерянным, что можно было усомниться, глядя на оборотня со стороны, в его полной вменяемости.

Магистр Самавиэлия прекратил утробно гудеть и светиться. Умолк, повременил мгновение - и открыл тяжко глаза, моргая часто-часто.

Лежащий ничком ректор Трех Виселиц, к которому собравшиеся успели только было кинуться, однако не успели поднять его окончательно с полу, низко застонал - и грузно перевернулся на спину, явив всем опешившим участникам вызволительной операции разбитый нос и распахнутые разноцветные глаза, осмысленные весьма себе вполне.