Он укладывает пальцы мне под подбородок. Его глаза, необъяснимо сонные отчего-то, так близко, так непозволительно близко....

- Маленькая мерзавка - шепчет он в полувздохе от моих губ, и я слабо, бессильно улыбаюсь ему, и его губы, те самые губы, невесомо касаются уголка моего рта. Едва ощутимо, еле-еле.

Повернись, нет, не смей, не поворачивайся, отвернись совсем, о нет, единственный поцелуй, повернись....

- Возвращайтесь - еле слышно бормочу я, не чуя земли под ногами, но и вины своей, отчего-то, не ощущая ни чуть - И я вас превращу в приличного оборотня, господин ректор.

Он хмыкает тихонько, отпуская моё лицо, размыкая руки, отступая.... И вот уже я вновь могу рассмотреть его лицо, строгий разворот плеч, и закатывающего глаза Александра Ниррийского, этого рыжего злыдню невероятной красоты, аккурат за спиной милорда Лема Клемора.

- Ловлю вас на слове, мадемуазель Монгрен - его голос лёгок и спокоен.

До скорой встречи, милорд ректор. До скорой встречи.

Эпилог

Монастырь жил своей жизнью, изо дня в день, вот уже, кажется, много веков.

А вот сегодня день был из ряда вон выходящий. Прямо катастрофически выбивающийся из этого самого ряда.

Верховная жрица не сомкнула глаз всю ночь. Ибо было ей видение, что, откровенно говоря, не так уж и часто случается, как принято полагать в народе. Народ вообще твёрдо уверен, что жрицы Светлой Богини видения едва ли не к каждому утреннему служению изволят созерцать, а это заблуждением является, весьма сильным заблуждением.

По случаю стрясшегося видения настоятельница монастыря, дама неопределяемого возраста и расовой принадлежности, заперлась в компании озарённой сим видением жрицы в храмовой зале, где обычно пристало проводить самые торжественные служения. Служений при этом никаких не проводя, а только непонятно о чем, маловразумительно переговариваясь. Да так тихо, что семеро послушниц, отличающихся наиболее острым слухом, так и не сумели ничего вразумительного услышать, окромя, разве что, "да ты рехнулась, стервь". Но и это услышанное, в виду огромной своей неоднозначности, покамест отнести к совершенно точно расслышанному не могли.

Однако же день послушниц - он не резиновый, и как бы не томило юных смирённых дев зверское любопытство, а вернуться к обязанностям своим послушничьим пришлось в скором времени всем. Так толком ничего и не уразумев и не расслышав внятно.

Сотни свечей мерцали вокруг настоятельницы и верховной жрицы, сидящих отчего-то праздно на низкой лавке, и молчащих мрачно.

- А ежели это означает, дорогая моя, что ты уже вконец одурела от своих воскуряемых благовоний? Что ты там, к слову сказать, вечно воскуряешь, а? Все не доберусь с проверкой - тяжело и сумрачно вопросила настоятельница, косясь на провидицу окаянную недобро - А иначе что это получается? Кукловоды с тобой заговорили? Они с жрицами не общались ни в жизнь.

Жрица задрала повыше острый подбородок, и тоже кое-как скосила глаза на грозное начальство.

- Ничего неправедного не воскуряю я. Говорю же! Так и сказал - ждите в храме! Буду не один!

Настоятельницу опять основательно продрал мороз. Хорошо, если мерещится этой воскурительнице благовоний, а если нет? Ежели и в самом деле Хранители чего-то желают сообщить?

Хранители вообще никогда не изъявляли желания беседовать праздно, на темы приятные и отвлеченные. Не того нраву были, что и неудивительно, учитывая предназначение их. И вот чего ожидать? Что думать?

- Ничего особенного думать не следует. Всего лишь повиноваться - в согретом огнями свечей воздухе прекрасный голос этот, казалось, пролился горным потоком прямо под рясы обеих почтенных служительниц, отчего те замерли на миг - и дружно упали на пол, простирая руки вперед, и не смея даже голов поднять.

- Убереги и сжалься, Всесветлая - зашептала настоятельница, крепко жмурясь - Убереги и сжалься....

Кукловод, обряженный в какую-то чёрную хламиду, без рукавов, но с капюшоном, слабо усмехнулся.

- Поднимитесь уж, дамы. Должен же я разъяснить, чего от вас требуют.

Верховная жрица мучительно громко икнула. Потянулась по полу руками, и села, не смея глядеть на Хранителя прямо. Настоятельница, умудряясь сохранять прямую спину, повторила манёвр - и застыла, сложив руки пред грудью в жесте смирённого ожидания.

И вот в этом-то положении коленопреклоненном, обе дамы и увидели стоящую рядом с посланцем богов девочку.

Кукловод посмотрел на малышку сверху спокойно. И разжал пальцы, что сжимали детские пальчики осторожно.

- Беречь и воспитывать прилежно - настоятельница вздрогнула, глядя неотрывно на руки девочки. От самых кончиков пальцев, и до плечей, эти детские ручонки испрещены затейливой ржавой вязью неизвестных то ли рун, то ли просто хитрых завитков.

Линнские узоры. Линнские дитя. Прекрасное и мерзкое создание, ребёнок проклятого мертвого племени, что было изничтожено, словно страшная болезнь.

- Руки прятать. Никогда и никому не рассказывать. И воспитывать, как дитя Признанных Рас. Все поняли?

Верховная жрица, без всякого смысла в глазах и в лице, кивнула, словно игрушечный болванчик. И склонилась в диковинном поклоне, ибо так и продолжила сидеть на коленях.

Кукловод наклонился к малютке, и поцеловал её в лоб. Та прикрыла глаза, улыбнулась робко - и пошла смело и ровно к новообретенным воспитательницам.

Настоятельницах монастыря, со священным ужасом глядя на прекрасное дитя, не вымолвила ни единого слова. Лишь сглотнула судорожно, силясь не смотреть в сторону облаченной в причудливую тёмную рясу фигуру.

Кукловод улыбнулся молчаливо. И истаял в свете дрожащих, оплывающих свечей, беззвучно и бесследно.