Монарх дроу внутренне подивился только лишь тому, что очередное явление ему полубожества, его уже даже не изумляет. Не ввергает в трепет, не ужасает, и не сводит с ума. Ничего. Ничего, кроме осознания того, что это - навсегда.

- А почему, скажем, не появляться сразу же в опочивальне моей? - все так же внутренне изумляясь собственному спокойствию, какому-то....усталому, Владыка, не мудрствуя лукаво, просто уселся напротив, в точно такое же кресло, и в который раз подавил в себе настойчивое желание закрыть глаза, чтоб не иметь чести созерцать лик этого существа. Вместо этого лишь сощурился, чуть-чуть.

- Боюсь, стошнит - не менее запросто, и не менее устало, легко ответил Кукловод, не меняя позы и выражения совершенного своего лица - Скажи мне, Владыка, почему вы так воспеваете любовь?

Монарх тёмных эльфов никак не показал, что предмет этой поздней, или, скорее, уже очень ранней, беседы, приводит его в недоумение, или что-то в этом роде. Напротив, казалось, ничего иного сейчас и обсуждать не стоит.

- Моя матушка говорила, что истинная любовь приближает нас к богам. Признаю, теперь я не только понимаю вполне, что же она хотела этим сказать, но и нахожу это даже несколько ироничным.

Иэм поглядел на Владыку с лёгкой, неизъяснимой полуулыбкой. Словно они в самом деле могли так просто сидеть тут, и говорить, о чем угодно - Хранитель всемирского равновесия, и Повелитель Темного народа.

- Ты в самом деле мудрый правитель, Александр Лл'Аэлль. И потому я предложу тебе сделку.

Владыка дроу чуть склонил голову. И улыбнулся печально, обретя в этой печали какое-то холодное величие.

- Я опасаюсь, что любая сделка в данном случае не сулит мне ничего хорошего. Но отказаться не смогу, верно?

Белокурый Хранитель поднялся неспешно. Оглядел бегло стены кабинета, и остановился серебряными глазами на лице собеседника.

- О, вообрази только. Ты сможешь отказаться. Однако же сумеешь ли?

Повелитель ответил Кукловоду столь же немигающим взглядом. И едва заметно кивнул, сложив на груди руки.

Создание светлых и тёмных богов приблизилось к Владыке так близко, что это стало выглядеть вдруг чрезвычайно многозначительно. Особенно, когда Кукловод вдруг прихватил двумя тонкими пальцами прядь волос дроу. И с неким странным выражением лица приподнял её чуть повыше в руке.

- Волосы чистокровного дроу - голос Иэма обрёл ту привычную хищную мелодичность, от которой у Александра несколько гудело в ушах - Перламутр. У вас в волосах есть перламутр. Он даёт этот удивительный тон. И именно его невозможно сохранить и передать при смешении кровей.

Что-то страшное и сильное проснулось где-то под сердцем Владыки. Зевнуло сыто - и потянулось.

- Никогда на троне Владык дроу не сидел полукровка. Даже дитя Темного и светлого эльфов. Только истинные, первородные дроу. Как ты, Владыка. Повелитель, приведший на трон тёмных эльфов иную. Не дроу.

Не так уж и часто случалось в жизни мудрого и сильного правителя дроу так, чтоб ему хотелось закрыть ладонями глаза - и завопить. Завопить от ярости и бессилия, бессилия что-то изменить или остановить насовсем. И сейчас, сейчас - остановить слова Кукловода уже было нельзя. Оставалось лишь внимать.

- Я пообещал ей не использовать твоё тело. И я держу своё слово. Не заимствую его без твоей на то доброй воли, верно?

Нет. Нет. Замолчи. Не произноси. Не выговаривай этого вслух, нет. Не. Произноси. Этого.

- Ты отдашь мне своё тело на одну ночь. После ты не вспомнишь об этом. И никогда не сумеешь вспомнить. А она подарит нам сына. Дитя, которое будет в равной степени твоим - и моим. У него будут волосы истинного дроу. Этот перламутр, который невозможен в союзе смешения кровей. Твой народ уверует, что Повелительница - воплощение божественной воли, подарившая народу дроу истинного наследника, уверует твёрдо, потому что увидит собственными глазами истинное чудо. Никто и никогда не сумеет усомниться в том, что твоё дитя достойно трона твоего народа. Никто не посягнёт на его святое право наследования власти. Но это не все.

Повелитель ощутил озноб. И закрыл глаза, ибо сил держать их открытыми у него уже не было.

- Он будет величайшим из правителей. Ибо в нем будет божественное. Никакая хворь не коснётся его, и смерть над ним будет не властна. В мире не будет никого прекраснее и мудрее, чем это дитя. Она приведёт его в мир легко, и роды не отнимут её ни у одного из нас. А материнство её не будет омрачено страхами и болезнями.

То нечто, что проснулось, то страшное и сильное - оно заворочалось радостно, потрясая уродливой головой. И вгрызлось зубами в самое нутро Повелителя, голодно урча и чавкая.

- Тебе нужно лишь согласиться. Одна ночь, какая только пожелаешь, когда - не имеет значения. Вот и вся сделка, Владыка. Выбирать тебе. Откажешься?

Не умею я прощаться. Наверное, по причине того, что никогда толком не доводилось. А нынче - ещё и не хотелось. Малодушно, нечестно, несправедливо - но все равно не хотелось.

- Я же обещала вас исцелить, Ваша милость - зачем-то мне хотелось тянуть время, глядя в эти странные разноцветные глаза. Сколько же лет я в них гляжу?

По всем возможным расчетам выходило, что почти что всю свою жизнь.

Его милость хмуро оглядел меня, не выказывая горячего желания быть исцелённым почему-то.

- Увольте, мадемуазель Монгрен. Наберитесь-ка сил после встречи с мэтром Лиотанским, мне вовсе не улыбается опять таскать ваш хладный труп на себе, хватило уж. Мне надлежит срочно вернуться к обязанностям своим. Так что время я вам любезно предоставляю. Окрепните - и я только с радостью, без всяких проволочек.

Ленивый ветер слабо шевелил мне волосы. А стоящий неподалёку Александр Ниррийский, отбывающий в срочном порядке по какому-то чрезвычайно срочному личному делу, и попутно составляющий господину ректору компанию в пути, вдруг откровенно мне ухмыльнулся через плечо. И отвернулся как-то подчёркнуто -демонстративно. Словно давая мне шанс сделать что-то, что никто не должен увидеть.

Возможно ли? Допустимо ли сказать что-то вроде "Я, знаете, на самом деле люблю Эльмара Роррея, однако ж ума не приложу, как смогу вас, милорд Сантаррий, отпустить!"?

Недопустимо. Невозможно. Нечестно. Нечестно по отношению к ним обоим.

Только как самой себе сказать, что вот молчи, и не смей, не смей воду каламутить?

- Ну, мне в самом деле пора - как-то уж подчёркнуто равнодушно поведал мне предмет моих мучительных терзаний мысленных, и я, насторожившись этим равнодушием, скосила чуть-чуть глаза за спину его милости.

Собралась, точнее, разъяснить все безотказным способом меерциевским. Но милорд ректор уловил мои манёвры молниеносно. И весьма подло взмахнув тут же растопыренной ладонью прям перед носом.

- Имей совесть, Монгрен - проговорил тяжело и укоризненно, и опять, негодяй, замахал раздражающе пятерней перед глазами - Ещё только вступила на стезю эту, а наглости уже набралась! Не лезь человеку в душу уж, даже если имеешь на это полные карманы возможностей.

- Вы оборотень - буркнула я, а горло стиснуло знакомо, и меня качнуло к нему, ума не приложу, как так, ненужное это, но качнуло, и он обнял меня крепко-крепко. И сердце его забилось у меня в виске, притиснутом к груди его милости.

- Не существенно - прошептал он едва слышно, сердце забилось скорее, а меня омыло волной лихорадочного, дрожащего нетерпения, пополам с волнением, и я даже не сумела понять, моё ли оно, или его?

Его губы, да, губы его милости, милорда Сантаррия, ректора Университета Трёх Виселиц, коснулись моих всклокоченных волос. Ощущая биение крови всюду, в висках, в пальцах, в собственных губах, я с неизъяснимым ужасом раскрыла глаза, не умея самой себе обьяснить, зачем? Зачем я так медленно, но верно, поднимаю лицо, отнимая его от тёплой ткани куртки на груди, поднимаю повыше, чуть тяну шею, привставая на цыпочки...

Это нечестно. Так нельзя. Зачем?