Он сам поясняет это на примере смены времен года. Точнее, теории, почему они меняются. Научная теория жесткая, там ничего нельзя изменить без того, чтобы она не перестала объяснять: вот Солнце, Земля, вращение, угол наклона. Измени хоть что-то – теории не будет.

А вот древнегреческий миф. Кто-то из богов кого-то похитил, кто-то загрустил, кого-то отпустил, и вот природа, следуя за этими играми богов, увядает и расцветает. Мы даже не будем пересказывать, кто кого похитил и зачем (честно говоря, мы это уже забыли). Но именно это и показательно. Это история, в которой можно изменить все что угодно, и она останется такой же, якобы все объясняющей историей. Можно заменить всех богов на каких-то других. Можно изменить сюжет: похищение, например, на побег или на болезнь. Непонятно, почему именно так, а не эдак. Мягкая, пластилиновая версия не имеет никаких преимуществ перед тысячей похожих на нее. У нас нет оснований выбрать именно ее. Можно сказать, что достоверность таких историй размазана по всему возможному спектру. Мы не можем выбрать весь спектр сразу, мы должны ткнуть пальцем в один вариант, но их тысяча – и все равнозначны. А значит, сила каждой отдельной версии (на одной из которых мы остановимся) делится на эту тысячу, или миллион. Наверное, это можно показать средствами математики. Но основная мысль понятна и без нее. Теория, если она берется что-то объяснять, либо жесткая, либо плохая.

Заметьте, мы еще даже не подошли к слову «эксперимент», а уже основательно расчистили ринг от мусора. Что ж, давайте подойдем к тому, что считается основным.

В-четвертых, теория должна делать успешные предсказания о мире.

То есть эти предсказания должны как-то выполняться. Как минимум «угадайка» должна обыгрывать генератор случайных чисел и то, что мы зовем интуицией, как максимум – обыгрывать прогнозы других теорий.

Если мир не спешит устроить теории судный день, то можно его поторопить – это называется эксперимент. Но вообще-то эксперимент – это любое наблюдение, имеющее отношение к предсказанию. Например, можно выглянуть в окно, увидеть там солнышко – вот и успешно проведенный эксперимент (а по нашей гипотезе, например, должны были быть тучи, потому что так было вчера).

Можно сказать, что интеллект человека – это в первую очередь способность предсказывать, а потом все остальное.

Подробнее об этом, например, в книге Джеффа Хокинса и Сандры Блейксли «Об интеллекте»[1]. Именно предсказание – главное. Если бы мы как-то не представляли себе будущее, мы не смогли бы в нем жить. При этом большую часть окружающего мира все люди предсказывают одинаково. Например, что я примерно увижу, выйдя из подъезда. Но иногда предсказания различаются. В этом маленьком иногда все различие между умным и идиотом.

Итак, мы дошли до эксперимента. В гуманитарной области это сложно, но можно, если их не жалеть. Заставьте политологов, психологов и биржевых аналитиков предсказывать так, как это делают физики, ставя на кон свою репутацию. Станет видно, что многих «специалистов» можно уволить, но появится, за что уважать оставшихся. Пока они в общей куче и в целом куча пахнет факультативностью, ведь не за что особо уважать. Что значит факультативность? Как правило, эти ребята вообще ничего никогда не гарантируют: возможно, эта акция подорожает до 200 долларов, возможно, этот политик выиграет выборы и т. д. При этом их оскорбила бы формулировка возможно, мы вам заплатим. Платить за их возможно надо не по возможности, а строго обязательно. Теперь сравните это с работой, например, инженеров.

Все настоящие психологи и экономисты меня горячо поддерживают, правда?

Вернемся к отбору теорий. Далее, помимо жестких критериев отбора (не логична – не идея), есть мягкие. Они не дискретны (как различие мальчик – девочка), а континуальны (как степень волосатости) и отражают некую предпочтительность (в следующий этап шоу проходит самая волосатая девочка из имеющихся).

В-пятых, желательно, чтобы теория согласовывалась с корпусом уже принятых теорий.

Все должно быть более-менее согласовано. Двадцатая страница не может противоречить остальной книге. Но если одна страница требует, чтобы ради нее переписали всю книгу, которая в целом оправдывает доверие, то дело скорее в этой странице. Скорее, стоит переписать ее. Понятно, что при прочих равных из двух страниц книгу дополнят более согласованной.

В-шестых, чем проще – тем лучше. Из двух теорий, равно прошедших иные фильтры, лучше та, что меньше по своему содержанию.

Одна страница весит больше, чем тысяча. Это та самая бритва Оккама (подробнее в главе № 25). Дело не в лаконизме самом по себе, а в хрупкости, назовем это так. Чем экономнее теория по своему содержанию, тем она прочнее. «Меньше места» означает «меньше места, где это может сломаться».

В-седьмых, чем глубже – тем лучше. Из двух теорий, равно прошедших иные фильтры, лучше та, что больше по содержанию того, что она описывает.

Чем универсальнее закон, тем лучше. Если же каждый частный случай объяснять своей частной теорией, то, возможно, их лучше вообще оставить без объяснения. Теория, которая распространяется только на один-единственный случай, скорее всего, настолько слаба, что не распространяется даже на него. А то, что нам кажется ее «работой», есть лишь результат подгонки. Если кто-то загадает число от одного до ста, а другой будет называть числа наугад, рано или поздно он угадает, но за этим не будет ничего – ни метода, ни ценности, ни разумной ставки, что он угадает снова. Примерно то же самое означает «подгонка». По сути, это успешная угадайка, производящая на свет теории малой мощности специально для данного случая. Но это те сущности, которые точно не нужно умножать.

Мы описали правила ринга, где бьются идеи, и полосу препятствий на подступах. Видно, что это трудно, и проще уйти, чем выдержать. Напоминает школу спецназа. Или элитный вуз, где конкурс 100 человек на место. При этом правила приема честные, ясные, всем известные. «Да победит сильнейший». И сильнейший побеждает. Земля преобразилась за пару столетий, потому что на Земле создались условия, при которых знание развивается на порядки быстрее, нежели ранее. Все это, по большому счету, последствия того ринга.

И на какие бы темы мы ни думали (где взять денег, верить ли другу, кто это сделал), когда мы думаем хорошо, мы делаем это как-то похоже… И уж точно – не наоборот.

А теперь вопрос, по каким правилам отбираются идеи в философии? Вы не поверите, я сам в это не верил. Но, прочитав сотни книжек, готов поделиться страшной тайной. В большинстве работ, включая самые известные, вообще нет правил! Точнее, они примерно как у беллетристики. У элитарной беллетристики, уточним: не всякий, осиливший Кафку, осилит Лакана. Надо написать так, чтобы кому-то понравилось. Все. Нравиться можно по-разному. Логика – не самое сильное средство для обольщения, так что обычно обходились без нее.

Если вы сомневаетесь, посмотрите на тех полках шкафа, где стоят, например, «Русская религиозная философия» или «Постмодернистская философия XX века». Мы специально взяли две полки, которые уж никак не дружат друг с другом, можно сказать, это полки-антагонисты. Но это их дело. Нам важнее, что обе демонстративно не дружат с рациональностью. Есть лишь отдельные направления в философии, которые признают верховенство логики и утверждений наук в сферах этих наук (например, у англосаксов в их «аналитической философии»). Но для фрейдомарксизма, например, этот закон просто не писан. Там вполне могут объявить здравый смысл, скажем, фаллоцентрической иллюзией капитала и построить дискурс через это. Главное, чтобы кого-то вштырило по любым возможным причинам (будь они в области здравого смысла, фаллоса или капитала). Как в стендапе – главное обаять публику. Но есть важное отличие от стендапа, данный дискурс – это не смешно.