Уточним, что рациональность – это эффективность культурного существа. Кошка эффективна без рациональности. В принципе, мы тоже можем, как кошка. Раньше люди так и были, и ничего – выживали, жили, чему-то радовались. Это возможная жизнь, но она никогда не будет пределом возможного.

Важно, что маркер рациональности стоит не на содержании, как могло бы показаться. Нельзя быть рациональным, выучив самую рациональную книжку. Это не то, что можно «выучить».

Рациональность – не столько содержание убеждения, сколько способ, каким оно получено.

Второй закон Ньютона может быть содержанием иррациональной догмы. А любое сколь угодно дикое (нам сейчас!) по выводу заключение – плодом рационального мышления, если получено по лучшей процедуре как лучшее из возможных (на тот момент!).

Чисто по содержанию убеждений может показаться, что нынешний школьник-зубрила рациональнее мыслителей древности, но вряд ли, потому что важно не содержание. При этом мы не переоцениваем мудрецов древности, скорее, не обольщаемся насчет школьника, сколь угодно готового к своему ЕГЭ.

Давайте сейчас посмотрим на историю. Лучше сказать, Большую Историю. Биг Хистори – это то, что начинается с Большим Взрывом и к чему подключается человек. То, о чем мы говорим, настолько значимо, что происходит в ее размерности, это ее этап, и касается не только людей, но вообще Вселенной. Мы недооцениваем роль перехода от традиционной культуры к рациональной (может быть, потому, что это все еще происходит). Это смена не культур, а принципа рождения и отбора знания в культуре, что намного важнее.

Большой скачок в эволюции – это всегда скачок в способе, каким развивается знание.

Например, переход от биологической эволюции (гены) к культуре (мемы). Рождение рацио сопоставимо по значимости. Это сильное заявление, оно пугает, мы сами не верим в него до конца. Но это скорее так, чем не так. Мы живем в привилегированное время, переломном моменте. Это противоречит тому, что можно назвать интуитивным чувством пропорции («мы что, особенные?»). Получается, что особенные, даже если самые заурядные. Время такое. Кто-то должен в нем жить, и это выпало нам. Давайте не стесняться, оглянемся и честно оценим. Теперь уже интуитивное чувство пропорции будет за нас, эпохи отличаются, и видно, как ускорилось время. Возможно, за последние 500 лет на Земле произошло большее, чем за предыдущие 500 тысяч. А за последние 500 тысяч большее, чем за 500 миллионов.

Если вы не заметили, мы сказали еще одну страшную вещь. Если скачки сопоставимы, то сопоставимо различие существ. То есть человек рациональной эры относится к дорациональному как последний к обезьяне? По статусу в Биг Хистори – да, пропорция примерно такова, хотя с оговорками. Первая – это не так уж заметно, потому что нет в чистом виде рационалов и принципиально иных людей, все являются смешанными типами. Вторая – сравнивать надо не столько людей, сколько сообщества: знание лежит в культуре, отдельный человек не хранит всю культуру в голове или на компьютере. Тогда уточним, и все равно получим дерзкий тезис.

Чисто формально на шкале эволюции наше общество относится к тому, что здесь было три тысячи лет назад, как последнее к стаду шимпанзе.

Конечно, ни сейчас, ни три тысячи лет назад средний человек вряд ли с этим согласится. Он будет переоценивать свою уникальную «биологию» и недооценивать текущую «культуру», что обусловлено как его биологией, так и его культурой.

Но давайте немного собьем пафос. Отметим на полях в жанре анекдота: мысль, что лучшие из животных совершеннее худших из людей, не вызвала бы у людей такого протеста. Это, в общем, старая сентиментальная мысль. При этом под словом «совершеннее» можно понимать что угодно. А ведь наш тезис, якобы столь радикальный, куда скромнее.

Наука – частный случай рациональности. Не бывает иррациональной науки, но можно быть рациональным, занимаясь чем-то другим.

Можно спросить, где границы науки? А является ли наукой, например, педагогика? Можно начать тут спор, задора хватит на годы. Но вообще, как договорились. Это опять вопрос словаря. Если наука для вас только про «природу» и «как оно есть», то теория про нормативность человеческой практики – нет, это не наука. Для вас это будет… скорее инженерия. Или какая-нибудь «методология». Но это для вас. В моем словаре – наука.

Когда Г. П. Щедровицкий так горячо рассказывал в конце жизни, что наука – это какая-то ерунда при смерти (см., например, цикл лекций «На досках» 1989 года), а будущее людей за методологией, он явно имел в виду что-то очень личное. В Гарварде, наверное, удивились бы, какие словари публично использует видный советский ученый.

Может ли наука быть иррациональной? Смотря что вы понимаете под этим словом. Это снова спор о словах, то есть бессмысленный и беспощадный. Если вы считаете, что наука – это метод, иррациональной науки не бывает. Если вы считаете, что это социальный институт, «то, что происходит на кафедре», «то, чем занимаются ученые» – тогда все бывает. Дураки бывают везде, на кафедрах тоже. А дуракам, как известно, закон не писан. Иногда они могут захватить целое направление – почему бы и нет?

Особенно в гуманитарных науках, где процедуры верификации менее строги и больше зависят от того, «как люди договорятся». Это создает простор для коррупции (в широком смысле слова) и заповедник для гоблинов. Более того, как только мафия окопается, рациональность в методе работы перестанет быть конкурентным преимуществом, скорее наоборот. Вся рациональность уйдет на игру в соответствие текущим, сколь угодно иррациональным, правилам социализации. Конечно, это странное социальное новообразование, и долго длиться не может. Но, как говорится, на наш век хватит.

Однако вернемся к науке. Для меня это, конечно, метод. И это квинтэссенция рациональности. Лучший пример, чтобы рассмотреть, как худшие теории уступают место лучшим.

Когда мы мыслим успешно о чем угодно, мы мыслим примерно так, как делают в науке.

И это уже повод рассмотреть поближе, как они это делают. Какие там правила, процедуры, техника. Потом технику можно будет перетащить почти в любую область, куда нам надо.

Значит, оцениваем идеи. Навскидку насчитал семь критериев рациональной процедуры оценки. Это не значит, что семь – магическое число. Можно было насчитать больше или меньше. Не так важно сколько. Что-то полезное будет независимо от числа пунктов.

Начнем с того, что можно назвать жесткими формальными критериями. Если теория не соответствует даже им, она вообще не выходит на ринг с другими теориями. Это сразу недопуск к соревнованиям.

Во-первых, логическая непротиворечивость теории.

Если черный квадрат у вас одновременно и красный шар, лучше сразу поискать другую идею.

Во-вторых, фальсифицируемость по Карлу Попперу.

Приведя гипотезу, надо сразу указать, какие факты из мира ее опровергнут. Если таких фактов нет, она не имеет отношения к миру; это не модель, а погремушка для личной психики. Теория должна быть подставлена ее автором под удар. Если не подставлена, она не принимается к рассмотрению.

Повторимся, должен быть ответ на вопрос «какие факты заставили бы тебя изменить свое мнение?». Если теория остается здравствовать, несмотря на любые факты, то это теория не бессмертная, а мертворожденная. Буквально, при таких вводных она может утверждать о мире что угодно – и вряд ли что угодно окажется тем, что надо (подробнее см. главу № 26 «Неуязвимая теория – это мусор»).

В-третьих, теория должна быть жесткой, как называл это Дэвид Дойч.

Про это, в частности, в его книге «Начало бесконечности». Этот пункт пояснить сложнее, но это очень близко к тому, где хранится тайная сила науки. Значит так: если в вашем объяснении можно произвольно поменять почти любую часть и оно будет все так же замечательно что-то объяснять, то оно вряд ли что-то объясняет вообще, и это видно уже сейчас.