— Расслабьтесь. Мы идём на крушение.
Делла Дак испугана, что уже само по себе примечательно: когда ты успела смотаться до Луны и обратно, прожив десяток лет во враждебной среде, не говоря уже обо всём остальном, — испугать тебя не так-то просто. Но Делле действительно страшно, страшно до озноба, головокружения и холодеющих рук; и она сама не понимает толком, почему это происходит.
Просто этот парень не похож на пилота. Не похож на того, кто способен управлять чёртовой шеститонной махиной, балансирующей в воздухе. Просто он недавно объяснял ей, что в её самолёте нельзя было закреплять шланг так, как положено, а не жвачкой; это всё настолько дико, сюрреалистично, не поддаётся никакой логике, что Делла не уверена — не тронулась ли она рассудком на почве долгого пребывания вне Земли.
Вероятно, всё-таки тронулась — раз уж сама отдаёт управление в его руки; хотя в ту же секунду, признаться, успевает мысленно проклясть свою совестливость на чём свет стоит, уверенная, что у неё самой шансов было бы всяко больше.
А в следующую секунду — этот парень преображается разительно, так, что Делла узнать не может в нём давнишнего неумеху-дурачка; и по его спокойным, уверенным движениям ясно видно — он точно знает, что делает; он контролирует ситуацию — и пускай это чёртова катастрофа, катастрофы он не боится. Когда их взгляды сталкиваются, Делла перестаёт бояться тоже; не благодаря каким-то дурацким психологическим приёмам, конечно, — а просто потому, что встречает в его глазах что-то до боли знакомое ей и близкое, и наконец признаёт в нём пилота — не на словах, не на коучерских фразах о том, как важно оставаться собой и иметь свой путь, а по-настоящему.
Вывалившись из кабины изрядно помятого самолёта на свежий воздух, вместе с радостью она ощущает ещё отголоски какого-то восторженного удивления.
Потом всё, естественно, забывается.
***
И забывается более чем быстро. На семью рушится ворох событий, разномастных и ярких, точно осколки в калейдоскопе; и, кажется, эти осколки норовят вот-вот сложиться в надпись, для Деллы совсем не приятную.
Ты не справляешься. Ну, или что-то вроде.
Там, на Луне, она отчаянно идеализировала и свою семью, и себя, когда наконец вернётся; она была уверена, что стоит им воссоединиться — она будет самой-самой лучшей матерью, сестрой и племянницей, и каждый день рисовался в воображении идиллически радостным, как на слащавой картинке с коробки готовых хлопьев для завтрака. Тогда, наверное, это вправду было ей необходимо, чтобы выжить; вот она только отчего-то совсем не думала, что для того, чтобы стать самой-самой лучшей матерью и далее по списку — уверенности окажется недостаточно.
Сложней десяти лет заточения на Луне — оказалась только свобода после этого заточения.
Иногда ей кажется, что пока она сидела одна-одинёшенька в разбитом корабле на поверхности Луны — всем было проще. Никто не показывал Хьюи, Дьюи и Луи дурной безответственной ролевой модели, тем самым нарушая авторитет старших. Никто не вдохновлял Вэбби на дикие авантюры, в которых и голову сложить недолго. Никто не расстраивал дядю Скруджа отсутствием спокойствия и гармонии в большой семье. Никто не отправлял Дональда на чёртову Луну. Никто не становился для народа чёртовой Луны чёртовым поводом пойти войной на чёртову Землю…
Хотя Делла, конечно, в курсе, что Лунарис вынашивал свой план давно и создал его задолго до её неудачного полёта. И от этого ей правда гораздо легче.
После того, как Лунарис был обезврежен, Пенни, к которой перешли обязанности главнокомандующего, отдала приказ прекратить наступление, объявив, что народ Земли устрашился мощи лунной армии и хочет обсудить условия перемирия. По счастью, солдаты, многие из которых были совсем не готовы к настоящей войне и куда больше боялись попасть в кого-нибудь из бластера, нежели промазать, приказу последовали охотно. Большинство из них отправили обратно на Луну, а Пенни и несколько её приближённых, уже знавших об обмане Лунариса, остались на Земле для переговоров.
Земным спецслужбам удалось выставить вторжение масштабной постановкой, организованной для нового высокобюджетного телешоу: по счастью, армия лунян недалеко ушла за пределы Дакбурга, а в Дакбурге и не такое видали, так что больших проблем не возникло. Но это было временным решением — всё шло к тому, что цивилизациям землян и лунян придётся официально познакомиться друг с другом…
Впрочем, Делла Дак, если честно, в преддверии первого контакта думала совсем не о судьбе цивилизации. И не она одна.
У Пенни выдался первый свободный вечер за те несколько дней, что она провела на Земле. Дело близилось к ночи, и они с Деллой сидели вдвоём на кухне, лениво говоря о каких-то малозначащих, но уютных мелочах. Отношения между ними стали куда теплее, чем раньше; Делла надеялась — хотя ничего уже не взялась бы утверждать наверняка — что теперь наконец-то может назвать Пенни другом. И, невнятно затронув эту тему в разговоре, получила в ответ целую лавину неожиданной откровенности, без которой, пожалуй, ей жилось бы куда проще.
Да, разумеется, теперь они с Деллой — настоящие друзья, как же может быть иначе. Если честно, Пенни ужасно стыдно за то, как она себя вела. Но это всё было следствием простой ревности и зависти, Делла же понимает, верно? Психология землян и лунян вообще на удивление схожа. Делла забрала у народа Луны войну, дававшую им силы жить десятилетиями, она совершила мудрый поступок, хотела подарить лунянам свободу, и не её вина, что Лунарис мастерски сыграл на их устаревшей системе ценностей, организовав новую войну вместо старой…
У Деллы голова трещала от обилия этических подтекстов, крывшихся, оказывается, в её простых попытках сделать как лучше; и каждый раз её неприятно царапало это вот «ты же понимаешь». Как будто это всё и вправду нельзя было не понимать.
Ты же понимаешь, у меня тоже забрали смысл всей жизни. Ты же понимаешь, было непросто принять, что вместо меня теперь все чествуют тебя. Ты же понимаешь, Лунарис так себя с тобой вёл, что…
— Что? — вздрогнула Делла.
— Ну, ты же понимаешь… — замялась Пенни.
— Что я понимаю?
— Ну, то, что говорили про меня и Лунариса… это правда.
— Что говорили про тебя и Лунариса?
— То, что я… была… к нему неравнодушна. Не подумай, это всё сейчас уже в прошлом, — поспешно добавила Пенни, — окончательно и бесповоротно. После того, как я узнала о его интриге. В голове не укладывается…
У Деллы тоже не укладывалось в голове. Не укладывалось в голове то, как она должна была, чёрт возьми, об этом догадаться; и почему ей должно было быть до этого дело; и почему Пенни сейчас ведёт себя так, будто дело непременно должно было быть.
Неловко кашлянув, она приобняла Пенни за плечи:
— Слушай, я… мне очень жаль. Но хорошо ведь, что всё выяснилось, правда? Ты ещё найдёшь хорошего парня. Ну, я имею в виду… того, кто не будет полжизни вынашивать план развязывания межпланетной войны, как минимум.
Наверное — почти наверняка — это было не то, что правильно говорить в такой ситуации; но Пенни, благодарно улыбнувшись, обняла её в ответ, и Делле было этого вполне достаточно.
Но ночью она долго сумбурно размышляла. Ещё в юности она не отличалась этической гибкостью, но тогда всё было проще: с братом и дядей они всегда понимали друг друга, а если что случалось — харизмы дяди Скруджа, ещё и приправленной звонкой монетой, хватало на троих. Теперь же она была матерью — матерью, за десять лет изоляции безнадёжно забывшей, кажется, как общаться с другими; и от осознания, что для соответствия мечтам об идеальной семье ей не хватает какой-то очень важной, не факт что восстановимой детали, в горле клокотала беспомощность.
Делла с силой жмурила глаза, перед ними плясали сине-оранжевые звёздочки — как осколки в калейдоскопе. Ни во что хорошее они не складывались.
Уснула она только под утро.
***
Только нырнув в привычный полумрак, прислонившись спиной к шершавой стене ангара, Делла ясно ощущает в груди чугунную пустоту, весь день невнятно не дававшую покоя.
