— Противоположности притягиваются…

— Что?

— Что?

Мы выпили чай, обменялись дежурными фразами. Пора было ложиться спать. Я зевнула.

— Ой, простите…

— Это Вы меня простите, — мой мужчина засуетился, — Совсем Вас утомил. Спать, спать, спать.

Он выключил свет над полкой, я тоже. Купе погрузилось в темноту. Мы молчали. Мне было нестерпимо холодно. Он, предварительно, открыл окно. Хитрый план. Я заворочалась.

— Все в порядке?

— Да… то есть не совсем. Я понадеялась, что, помимо постельного белья, нам положены одеяла…

— Хотите я попрошу у проводников? — он одним рывком сел на кровати.

— Ну что Вы! Я сама!

Я уже готова была открывать дверь купе, когда его руки легли на мои плечи. Я замерла. Он тоже. Ждал моей реакции. Я сделала шаг назад и прижалась спиной к его груди. Для него это было знаком. Он сгрёб меня в охапку и начал осыпать поцелуями шею, плечи, спину.

— Похоже одеяло мне больше не нужно… — срывающимся голосом прошептала я.

— Почему же?

— Потому что сегодня ночью я не замёрзну, — ответила я развернувшись, — Равно как и не усну…

Спустя два часа мы лежали в обнимку на узкой полке. Я перебирала волоски на его груди, он смотрел в потолок…

— Прекрасная последняя поездка на поезде в двадцатом веке…

— Стоп игра?

— Ах да! Да. Стоп игра. Но мне было так хорошо! Ты даже не можешь себе представить.

— Могу. Поверь мне, могу…

Как только мы ступили на перрон кишиневского вокзала начался обратный отсчёт. Мой мужчина стал нервным и раздражительным. Конечно он мастерски прятал свою тревогу под ворохом острот и шуток, но глаза… глаза выдавали его. Взгляд стал глубже, задумчивее и грустнее. Уже не было смысла задавать вопрос — не передумал ли он. Маховик был запущен. Отступать было некуда. Я прекрасно понимала его тревоги и страхи. Так всегда было перед первым прыжком. Но он ещё и уходил из привычного мира. Из своей «зоны комфорта». Вперёд. К новым свершениям и новой жизни в новом времени. Каждый спектакль, каждый концерт, он отыгрывал с феноменальной отдачей. Он прощался. С коллегами, друзьями, зрителями, страной. Он понимал, что там, в будущем, все будет иначе. Придётся заново учиться жить, думать, работать. И он был готов. Уже готов.

— Знаешь, я бы хотел устроить прощальный вечер, — но, заметив мой удивлённый взгляд, добавил, — Конечно для всех это будет просто очередной вечер в компании старых друзей. Но для меня это будет прощание.

— Если хочешь — сделаем.

Час икс приближался. У нас оставалось три дня. Три дня. 72 часа. Всего 72 часа. Как успеть за такой ничтожный промежуток времени извиниться, помириться, сказать самые важные слова, попрощаться?

— И по какому поводу пир? — заклятый друг перешагнул порог нашего номера.

— Ну как, гастроли подходят к концу. И весьма успешно подходят, — да, у нас была легенда.

— Но ещё четыре дня работы…

— Верно. Однако отдыхать тоже нужно.

— Но почему сегодня? — не унимался друг.

— Завтра — эфир, потом часть труппы уезжает в Болгарию, часть в Москву, ты на съемки.

— Могли бы завтра вечером, после эфира.

— Ну, до завтра ещё дожить нужно.

— А до сегодня уже дожили?

— Именно!

Наш номер превратился в импровизированный бар. Много пили. И, поскольку, мы находились почти заграницей, обязательным условием присутствия на нашей вечеринке было наличие с собой бутылки крепкого алкоголя. Поэтому бар, да, бар. Мой мужчина был барменом. Он порхал по номеру, смешивал коктейли, крутил шампуры на террасе. Вообщем был главным героем вечера. Как мы и планировали. Здесь были все. Заклятые друзья, трусливые враги, бывшие любовницы и бывшие жёны. Он собрал здесь всех. Уже захмелевшие от молдавского вина гости поднимали тосты за хозяина вечера. А хозяин, в свою очередь, говорил каждому тёплые слова, жал руку, обнимал. Это была последняя ночь. Уже утром на авансцену выйдет клон. А мы… мы будем наблюдать за «гибелью в прямом эфире» из бункера, в котором в этом времени и в этой стране базировался офис Виктора.

— Достигнутого торжества-игра и мука. Натянутая тетива тугого лука, — я сидела перед трюмо. Он подошёл и положил руки мне на плечи. Мы смотрели не моргая друг другу в глаза через зеркало.

— Страшно?

— Ты даже не можешь представить как…

— Как перед премьерой?

— Да, похоже. Но здесь я даже не режиссёр. Я зритель в первом ряду. И другие актеры через несколько часов разыграют передо мной мою жизнь.

— А если посмотреть на это с другой стороны?

— Как?

— Ну кто ещё может похвастаться тем, что его жизнь будут разыгрывать актёры такого ранга? Кто может сказать, что из-за него не просто переписали историю, а изменили кристаллическую решетку действительности?

— Да, так чуть проще. Самое главное-это не конец. Ведь не конец же?

— Конечно не конец! Это начало.

— «Начало было так далеко, так робок первый интерес»…

— Ложись спать. Завтра тяжёлый день.

— А ты?

— И я сейчас лягу.

— Но спать мы не будем…

— Почему это?

Он не ответил. Улыбнувшись, он подал мне руку. А потом обнял. Крепко-крепко. Казалось он хотел вложить в это объятие всю глубину своих чувств, все страхи и сомнения. Очень зря. Я итак все знала.

— Не бросай меня пожалуйста, — столько мольбы и безысходности было в его голосе, что я, инстинктивно, начала жаться к нему ещё сильнее.

— Не брошу.

— Обещаешь? — васильковые глаза полные детской надежды.

— Обещаю.

— Тогда я ничего не боюсь и готов ко всему…

Ох, знал бы он, что есть вещи, к которым просто нельзя подготовиться…

Комментарий к Глава 11. «Поезд на Кишинёв»

Неумолимо приближается финал. Финал советской эпохи и героев в советской эпохе. Очень надеюсь, что у меня хватит сил и фантазии описать Наше время. Но это будет уже потом.

Спасибо тем, кто со мной)

========== Послесловие ==========

Он выл как раненый зверь. Не фигурально, не литературно. Натурально. Выл. Выл, разбивая кулаки о бетонные стены. Выл, мечась по комнате. На секунду успокаивался. Тяжело дыша, валился на пол. Вздрагивал от рыданий. Потом садился, обхватывая колени руками, и смотрел в одну точку, раскачиваясь в унисон своим рыданиям и внутреннему камертону. Я садилась рядом и гладила его по голове. Он успокаивался, обессилено клал мне голову на плечо. Я перебирала россыпь русых волос и что-то шептала. Он обнимал меня. Потом отталкивал. Со всей злостью бессилия. Целовал руки, просил прощения. И вновь метался как раненый зверь.

— Я не могу! Я не хочу! Не хочу видеть, как разрываются сердца родителей от горя. Не хочу видеть, как меня оплакивают мои друзья. Я слабый. Я не могу!

И он снова валился на пол и рыдал в голос. Я не могла найти слов, чтобы успокоить его. Чтобы облегчить эту боль. Всепоглощающую тоску. Это был не просто банальный «выход из зоны комфорта». Это был выход из жизни. И духовный и физический. Там, сейчас в кишинёвской больнице, лежало тело, оболочка. Созданная по образу и подобию со стопроцентной схожестью. Тождественная. Похожая на него. Оболочку оплакивали друзья, родители, коллеги. Оплакивали авансом, ибо врачи боролись, но были бессильны.

— Всё! — обречено выдохнул он и спиной съехал по стене, — Я умер…