Я зачарованно озиралась, когда мы, минуя длинные коридоры, попали в съёмочный павильон. Павильон был огромен и скорее напоминал ангар с семиметровыми потолками. Здесь были выстроены декорации для всех сцен — и пляж, и тюрьма, и дом, и здание суда, и богадельня. Больше всего, конечно, меня поразил пляж с настоящим песком. Особенно после снега на улице. Поскольку народу было немного и шла подготовка к процессу съёмки, я позволила себе набрать в руки пригоршню песка и смотрела, как он сыпется сквозь пальцы. Символично, да…

— Как жизнь…

— Что? — я обернулась. Мой мужчина пристально смотрел на сыплющийся песок.

— Утекает как жизнь…

— О, не тратьте жизнь впустую по ничтожным мелочам?

— Нет. Мелочи не могут быть ничтожными. Из них состоит жизнь. И счастье тоже в мелочах. Вот ты себя сейчас не видишь, а у тебя глаза светятся. Готов спорить, ты сейчас была не здесь.

— Да, ты прав.

— А где ты была?

— В Испании…

— А там, куда мы направляемся, мы сможем побывать в Испании? — конспирация превыше всего!

Мы сможем побывать в любой стране, в какой только захотим.

— И в Африке?

— И в Африке, и в Азии, и в Антарктиде. Были бы деньги.

— А они будут?

— Они уже есть. В нашем распоряжении все деньги мира.

— Как это?

— Вот так. Виктор смог построить социализм в своей отдельно взятой компании. У нас на самом деле от каждого по способностям каждому по потребностям, а не как у вас «мне дают по труду, я даю по зарплате».

— Интересный, должно быть, человек этот ВиктОр.

— Не совсем.

— Не совсем интересный?

— Не совсем человек…

По странному стечению обстоятельств сегодня снимали сцены именно на пляже. Песок и песочные часы. Теперь для меня эти знаки сошлись воедино. Возможно ли это? Возможно ли, что он, в той ветви реальности, которой уже нет, чувствовал, что это последняя работа? Что жизнь утекает как песок? Что жизней так много, как много песчинок? Быть может тот вариант был лишь черновиком? Как будто кто-то написал его, чтобы посмотреть, что будет и, поняв, что это тупик-решил переписать? Мне не хотелось об этом думать, но, возможно, судьбоносным писателем был Виктор? Меня заколотило от моей догадки… А тем временем мой мужчина блистал. Как всегда и как никогда ранее. Я вообще всегда считала эту, незаслуженно забытую в будущем, его работу — бриллиантом. Верхом гениальности и актерского таланта. И вот я вижу ее своими глазами. Вижу как всего два актера сплетают обрывки фраз в паутину судеб и событий. Забавно, но где-то очень глубоко, на границе сознания и подсознания, закопошилась иррациональная ревность — настолько он был убедителен. Настолько он, двумя-тремя штрихами, мог показать всю глубину зарождающегося чувства. Я вновь открывала его для себя. И вновь влюблялась. В его персонаж, в него…

— Стоп мотор, — и он переводит взгляд со своей партнёрши на меня, а я близка к обмороку от накала чувств и той всепоглощающей любви, которую я испытываю к нему в эту самую секунду.

— Ну как? — он тихо шепчет мне на ухо и прижимает к груди.

— Бесподобно. Как, впрочем, и всегда…

— Ты преувеличиваешь.

— Нисколько.

— Я правда так хорош?

— Ты — в миллион раз лучше, чем можешь себе представить!

— Значит получится неплохой финальный аккорд карьеры и жизни, — да, ошибки быть не могло, он также считал и в том прошлом, которого больше нет. Но откуда?..

Перерыв. Целый час. Всего час. Час, а потом ещё две сцены и всё. Домой. В тёплый душ, мягкую постель и горячие объятия самого, самого, самого мужчины. Самого любимого, талантливого, ранимого, гениального мужчины. Моего мужчины. Мы пьём горький кофе в декорациях. Можно закрыть глаза и представить, что мы в Феодосии или Израиле. Почти слышен крик чаек.

— Мне почему-то вспомнилось, как в Крыму ты лежала с температурой, а я таскал тебе клубнику с ближайшего рынка. Меня там узнавали и отвешивали ровно полтора килограмма. Как я мчался к тебе, а ты, каждый раз, пыталась меня выставить под предлогом того, что можешь меня заразить…

— Но ты все равно не уходил. Тебя не пугали ни спутанные волосы, ни кашель.

— Ни капельки. Мне было все равно-главное вместе. Тогда я это понимал интуитивно, а за годы разлуки осознала полной мере. Ты нужна мне.

— А ты — мне…

— Давай закроем глаза и перенесёмся туда, в Феодосию. И сделаем вид, что не было этих лет.

— Сделаем монтаж?

— Что?

— Что?

Все же странно осознавать, что я прожила без него чуть больше, чем два года, он же без меня — десять. Десять лет… И совершенно не важно, сколько женщин за это время побывало в его постели. Важно, что он помнил обо мне. С мыслями обо мне он засыпал, просыпался, жил… Нет, он не говорил мне об этом. Я просто знала. Без слов. Слишком уж глубоко он врос в меня за те годы которые я жила без него до «нас».

Моя любимая сцена. Сцена, которую я всегда смотрела не дыша. Так же, не дыша, я сейчас наблюдаю за тем, как творится история. Весь спектр чувств и эмоций: от надменного сочувствия до паники. А чего стоит один только разговор с офицером полиции? Это же просто нужно было включать в учебники по актёрскому мастерству — настолько это было тонко, искрометно и гениально. И ни капли наигрыша или фальши… В этом был весь он — играть так, что стирается грань между выдумкой и реальностью. Его персонаж начинает жить, чувствовать, думать. Он не просто существует в рамках пьесы или сценария, он — оживает. Мой мужчина вдыхает в него душу, как боги вдыхали душу в глиняных людей… Я это знала всегда. Виктор тоже. Это было так очевидно. Очевидно там, в будущем, постфактум. Здесь же другая страна, другие взгляды, мысли, изыскания. И здесь он не волшебник. Здесь он известный актёр. Не больше. А вся метафизика — это чушь.

— Что скажешь? — он закрыл дверь в гримерку и изнеможённо опустился на стул. Он был пустой. Он выплеснул себя всего, без остатка там, на площадке.

— Скажу, что поражена, очарована и восхищена!

— Ты субъективна!

— Если бы я была субъективна, я бы визжала от восторга.

— Ну брось, — и он отпил Боржоми, — Ты просто преувеличиваешь.

— Нет, ни капли. Почему ты до сих пор не можешь поверить в свою гениальность?

— Гениальность, скажешь тоже! Вот Вахтангов, Чехов, Немирович-Данченко — это да. А я…

— Сейчас это звучит странно, но в следующем веке ты будешь для всех, как Вахтангов для тебя. Недосягаемая величина. Космос. Вселенная.

— Ты серьезно?

— Ты так ничего и не понял? Как ты думаешь, стал бы самый влиятельный… хм… пусть человек… самый влиятельный человек в этом мире, ломать кристаллическую решетку времени только лишь для того, что бы дать нам с тобой шанс на счастье?

— Думаю нет, — он поднял на меня глаза, — Выходит ты тоже пешка?

— Да. Но меня это совершенно не волнует. Это не важно!

— А что же важно?

— То, что сейчас я буду развязывать узел на твоём галстуке, — и я опустилась перед ним, — А после мы поедем домой. К нам домой. И я засну на твоём плече. А утром, проснувшись, я буду знать, что это не сон. Что я рядом с тобой. И что ты меня любишь. Любишь же?

— Беспредельно, — он, дрожащими пальцами, смахнул прядку с моего лба.

— Вот это важное. А уж пешка я или ладья — меня не касается. Лишь бы был ты и были мы.

Мы возвращались домой уже глубокой ночью. Таксист, Слава Богу, был молчалив и собран. Мы же тоже молчали. Он гладил мою руку и смотрел в окно. Он прощался. Прощался с этой Москвой, с этой зимой, с этой страной. Он хотел запомнить каждую секунду ускользающей эпохи. Я слышала его тоску.

— Ты не передумал? — тихо спросила я.