— Два сердцебиения на УЗИ. Это даже там, в двадцать первом веке сложно, а здесь… Они просто угробят тебя. И я не смогу помочь. У меня прыжок через пять недель.
— Но…
— Что но? Прости, но я обязан сообщить Виктору.
— Разреши мне это сделать самой. Если хочешь, я при тебе запишу ему голосовое.
— Хорошо. Но тогда у тебя остаётся только один вариант — прыгать. Чем раньше, тем лучше. Желательно до 12 недель. После — уже невозможно перенаправить душу в будущее. И твои дети останутся здесь — они не прыгуны. Сама знаешь.
— А сколько сейчас? Какой срок?
Три-четыре недели…
— Значит у меня есть два месяца?
Я бы сказал месяц. Прыгнешь сейчас-есть шанс сохранить обоих. Через месяц — одного. В 11 недель-можешь потерять двоих…
— Но… я обещала ему быть рядом во время операции и послеоперационного периода. Сам знаешь, что он будет уязвим месяц после операции. И его родители тоже. Ритуал рассчитан на 21 день после всех вмешательств.
— Знаю. Решать, в любом случае, тебе.
— И Виктору…
— Нет, в таких вопросах он никогда не транслирует не то что свою волю — своё мнение. Решать только тебе.
Мда… хрен редьки не слаще… Как же не вовремя… ну почему не во время третьего прыжка (я, почему-то была уверена, что он будет). Почему сейчас?! Почему?! Однако, все случилось так как случилось. Мне предстоял тяжелейший выбор… Но сейчас не об этом. Сейчас нужно пережить операцию. Или операции… сегодня вечером наши доктора-волшебники все скажут.
— Твоим не говорить о твоём положении?
— Нет конечно!
— Хорошо. Не переживай. Твоего мужа и его родителей мы подлатаем так, что они будут как новые. Даже лучше. Виктор согласовал ещё и защитные энергетические коконы.
— Вот как? — я прищурилась, — С чего бы это?
— Ничто человеческое ему не чуждо. Он иногда совершает благородные не логичные поступки. Особенно если видит искреннее чувство.
— И много искренности он видел за свою жизнь?
— Не знаю. Я — не много. Но я то молод…
— Ага, шесть веков, да?
— Седьмой пошёл между прочим, — обиженно поправил меня Катц.
— Ну извини, извини, — я предпочла сменить тему, — Во сколько у нас общий сбор?
— В восемь.
— В восемь, ровно в восемь. Ну, до вечера! — и я быстро ретировалась.
Своего мужчину я нашла в саду. Он сидел на скамейке и крутил в руках незажженную сигарету.
— Представляешь, — начал он сразу, как-будто ждал меня и даже не сомневался в том, что я, рано или поздно, приду, — Штульман рекомендовал мне не курить. Во всяком случае до операции.
— Вот гад, — слишком театрально возмутилась я.
— Тебе смешно, да? — и тут я заметила, насколько печальны стали его глаза.
— Нет, что ты… я же… я не хотела!
— Все в порядке, не переживай. Просто… просто я как-то недооценивал серьезность всего происходящего. Подумаешь: обследование, болезнь, клиника, операция. Это все было так далеко, потом, завтра… И, возможно, не со мной. А сегодня я чётко осознал, что все слишком серьёзно… видимо запрет на курение стал той самой последней каплей… мне невыносимо страшно!
— Не бойся! — я села рядом с ним на скамейку, — Все будет хорошо! Я обещаю, я клянусь, тебе. Я буду с тобой.
— Все время?
— Все время, пока позволят врачи.
— Папе тоже нужно делать операцию…
— Что?
— Да, на сердце. Тоже срочно. Что-то с клапаном. Штульман сказал, что подобная операция вообще очень простая.
— Ну раз Штульман сказал. Нет оснований ему не верить.
— Я понимаю… но вдруг… я и отец… и мама останется одна…
— Даже не думай об этом. Всё, правда, будет хорошо.
— Скажи, а ты веришь в переселение душ?
— Верю.
— Почему? Это же бездоказательно!
— Просто верю. Верю потому, что знаю.
— Откуда?
— Из сердца.
— Это как?
— Это память души. Обрывки…
— Значит если что-мы с тобой встретимся в следующей жизни?
— «Если что» не будет!
— Но все же? Встретимся?
— Обязательно! Как было много раз до этого…
Мой мужчина удовлетворенно кивнул и закурил.
— У Байрона есть стихотворение об этом…
И уже в унисон:
О, если там, за небесами, душа хранит свою любовь… — и удивленно посмотрели друг на друга.
Вот об этом я и говорю-думать на одном языке одни мысли.
Я кивнула в ответ. Это действительно начинало выходить за рамки сознания. Даже за рамки моего сознания. И это было так волнительно: в круговороте судеб, событий, лиц, поступков, найти человека, который был бы так же сонастроен на тебя, как ты на него. Да и какого человека… И уж совсем удивительным и даже пугающим стало для меня открытие того, что ни одна из тех миллионов мечтающих о нем, ни одна не попробовала понять — что нужно ему. Чего хочет он. Это ужасало. Ужасала человеческая эгоистичность и твердолобость. Ужасала поверхностность восприятия и самовлюбленность. Хотя, если задуматься, это было лишь предтечи того, что будет творится в веке 21… страшный и угрожающий предвестник моральной катастрофы… Но сейчас будущее в будущем меня интересовало меньше всего…
========== Глава 20. «Вершитель реальности». ==========
-Что будем делать? У нас встреча с Штульманом и Катцем только в 8.
— Пойдём погуляем? Я хочу надышаться, насмотреться.
— Ты все ещё думаешь о том, что что-то может пойти не так?
— Такой шанс, к сожалению, есть всегда, — я, конечно, была согласна с ним, но не в этом случае!
Мы стояли на берегу мертвого моря. Мы просто гуляли по саду. Молча брели без цели. А потом -Ап, и мы стоим на берегу мертвого моря. Воздух был неподвижен. Видимо такой же плотный воздух стоял в Москве на Патриарших в час небывало жаркого заката.
— Ты знаешь, это похоже на ад.
— На ад?
— Да. Тишина. Дрожащий от жары воздух. И ни души.
— Но мне кажется ад описывают несколько иначе.
— Мне кажется, что наша культура извратила понимание ада. Ведь ни ада, ни рая нет. Есть совесть. Каждый из нас сам выбирает себе наказание. По поступкам. Просто для кого-то отсутствие людей-это ад, а для кого-то — райские кущи.
— Возможно ты права. Но нет, это не ад. Это похоже на последнее пристанище мастера.
Все было не так… Все было сложно. Кажущееся спокойствие не могло меня обмануть. Напряжение и нервозность. Нервозность и напряжение. Во вздохе, взмахе белесых ресниц, повороте головы, жестах, словах. Сейчас был переломный момент его жизни. Понимал ли он значимость этого момента? Думаю — нет. Его преследовал лишь страх того, что операция могла пройти не так. Он не знал, что могло случиться без операции. А я знала… Я видела всю картину. Целиком. И я уверена, что, знай он развитие событий, первый бы требовал операционного вмешательства. Но он не знал. И я не собиралась ему рассказывать. Во всяком случае не в этот прыжок.
— Пойдём, — я взяла его за руку, вырывая его из водоворота мыслей, — тебе нужно отдохнуть.
— А тебе? — он обнял меня за плечи.
— И мне. А отдыхаю я только тогда, когда нахожусь в твоих руках…
— Подозрительное совпадение, — он развернул меня к себе и заглянул к глаза, — Ты уверена, что хочешь все это пройти со мной? Операцию? Реабилитацию? Возможно я буду заново учиться говорить, есть, ходить… Если ты захочешь уехать — я пойму.
— Уверена, — ответила я не отводя глаз. Я для себя все решила. Решила, что буду прыгать только тогда, когда буду уверена в том, что он, что они, вне опасности. А дальше — будь что будет.
— Спасибо тебе! — еле слышно прошептал он. В голосе его дрожали слезы. Я понимала, что ещё немного и струна, позволявшая ему улыбаться, лопнет. Не стоило искушать судьбу.
