Он лежал на нашем импровизированном ложе, закинув одну руку за голову, а другой держа сигарету. За окном уже было темно. Мы собирались спать. Мы честно собирались спать и 2 часа назад, но тогда что-то пошло не так. Но сейчас уже точно!

— Теперь ты! — сказал он, выпуская дым в потолок.

— Хорошо:

Среди миров в мерцании светил

Одной звезды я повторяю имя…

Не потому, чтоб я Ее любил,

А потому, что мне темно с другими.

И если мне на сердце тяжело,

Я у Нее одной ищу ответа,

Не потому, что от Нее светло,

А потому, что с ней не надо света!

Он повернулся на бок и изумленно смотрел на меня.

— Но это же невозможно!

— Что именно?

— Когда я раньше слушал этот романс — я всегда завидовал лирическому герою, думая что меня никто никогда не сможет так любить… об этом уж точно никто не знал. А тут ты… и это стихотворение. Как это возможно?

— Не знаю. Может правда на этой земле у каждого есть половинки и мы с тобой они.

— А изначально мы были единым целым?

— Да. А потом нас разделили и разметали по времени и пространству.

— Может быть… наверное поэтому в тебе мне уютнее всего?

А на следующий день грянул гром. В Ленинград приехали его родители. Доброжелатели сообщили им о том, что их единственный сын скоропостижно женился. Узнали мы о приезде утром. Тогда, когда в его номере зазвонил телефон. Он взял трубку и побелел.

— Да, да, но… да… но мы… да… хорошо, — и положил трубку, — Одевайся. Мы завтракаем… с мамой.

Тут уже побледнела я. Завтрак с его мамой — не так я хотела начать день в роли его жены, ох не так… однако свекровь… без неё никак теперь. Я молила бога только о том, чтобы свёкор составил нам компанию за завтраком. Только он мог разрядить обстановку. Только он один умел это делать. Сказать, что мой мужчина нервничал — ничего не сказать. Он переодевался раза 4. Все ему не нравилось и не устраивало. И вот, наконец, мы спустились в фойе. Мы, интуитивно, держались за руки — так проще было противостоять всему и всем. Но, как ни странно, противостоять не пришлось. Естественно, его маман была не в восторге, но не было ни колких фраз, ни нотаций. Родители лишь изъявили желание присутствовать на вечернем торжестве. На том и порешили. И распрощались.

— Все это очень странно, — мой новоиспеченный муж восседал в кресле номера и курил, — Неожиданно и странно.

— Что именно?

— Реакция. Реакция моей мамы. Она не совсем логична. Вернее совсем не логична. Она не укладывается в голове.

— А что именно тебе кажется нелогичным?

— Всё! Ее спокойствие. Это даже страшнее, чем крик. Поэтому я панически боюсь сегодняшнего банкета.

— Ну перестань! Хочешь — разведемся?

— Вот уж нет! Я вообще разводиться не планирую!

— Тогда нам остаётся только пережить сегодняшний вечер…

— О, да… а ещё репетицию и спектакль.

— Здесь тоже есть какие-то подводные камни?

— Конечно! Бьюсь об заклад, что уже весь театр в курсе приезда моих родителей. И все ждут скандала вечером. Они все это обсуждают. За спиной. А в лицо улыбаются. А я задыхаюсь от лицемерия…

— Лучше бы ты задыхался от любви!

— От страсти…

— Что от страсти?

— Задыхаться… иди-ка сюда!

— Зачем это?

— Делать мне искусственное дыхание…

В этот день он не отпускал меня от себя ни на секунду. На репетиции я сидела на последних рядах амфитеатра и ловила его редкие взгляды. В этом спектакле он был один в двух лицах — и режиссёр, и актёр. Он слетал со сцены в зал, смотрел игру коллег, потом опять взмывал на сцену. 42. 42 раз за три часа он прошёл путь от зрителя к актёру и обратно. На исходе третьего часа репетиции он был выжат как лимон. И фигурально и фактически. Рубашка была мокрая насквозь.

— Давай останемся тут. До спектакля два часа. Идти в гостиницу смысла нет.

— Конечно! Как скажешь!

Он свернулся калачиком на кушетке в гримерке. Его голова лежала на моих коленях. Я читала Борхеса вслух. Он внимательно слушал с закрытыми глазами.

— А что если поставить Борхеса? Совсем без декораций. Только текст. Метафизический, глубокий, образный?

— Думаешь поймут?

— Не знаю. Но мне так осточертели эти громоздкие выгородки дворцов, квартир, поездов. Хочется без всего. На чёрной сцене. В чёрном фраке. И чтобы только белые перчатки.

— И трость.

— Что трость?

— С белым набалдашником.

— Может. И идти от текста. От внутреннего. От многоплановости Борхеса. Перенести каждое мифическое существо в реальный мир реальных людей. И каждое существо — это черта характера обычного инженера или электрика. И темная сцена. Играть светом, звуком, теплом, холодом, а не пластиковыми розами и накрахмаленными париками.

— Мне кажется ты торопишься. Вот лет через 30 — было бы самое оно.

Очень надеюсь, что к этому времени у меня будет свой театр и я буду ставить только то, что мне близко.

— А играть?

— Редко. Очень редко. Крайне редко.

— Почему?

— Мне становится сложно говорить одним персонажем. Получается узкоспециальная история. А мне хочется полностью органичную, законченную. Чтобы не было первой скрипки — чтобы все были первыми скрипками.

— Равенство и братство?

— Что-то типа того. Очень хочу сделать спектакль, где бы все актеры существовали на сцене как единый организм. Чтобы была стопроцентная эмпатия между исполнителями. Чтобы была эмпатия со зрителем на уровне инстинктов.

— Я бы тоже хотела принять участие в подготовке такого спектакля…

— Поэтому я тебе и рассказываю. Мне нужно говорить об этом. Проговаривать. Обсуждать. Это долгий процесс вызревания идеи.

— Я полностью в твоём распоряжении.

— Вообще или только по этому вопросу?

— По всем вопросам!

— Так. Продолжай читать, а то, боюсь, у нас случится экстремальный секс.

— Почему боишься?

— Потому что рядом с тобой я превращаюсь в похотливое животное.

— И?

— Ну, а как же душа? Стихи? Серенады под окном?

— К черту серенады!

— А что же не к черту? — он хитро прищурился.

— То, что я очень хочу поцеловать тебя…

— Так целуй же!

— Раздевайся!

— Зачем это?

— Я же не сказала, куда…

Мы лежали на полу гримерки и курили.

— Мы точно закрыли дверь?

— Наверное. Я не уверен ни в чем кроме того, что нечеловечески люблю тебя.

— Ну это не так уж и мало…

Раздался стук в дверь. Одно радует — мы ее все же закрыли. Мы спешно подскочили и привели себя в порядок. Он улёгся на диванчик. Я пошла открывать. На пороге стояли две девушки.

— А он здесь? — ни здравствуйте, не извините.

— Во-первых, здравствуйте.

— Здрасте.

— Во-вторых, здесь.

— А позови.

— -те…

— Что?

— Позовите…

— Ну да, позовите.

— Мне жаль, он отдыхает.

— От чего это?

— Девушки, мне охрану позвать?

— Нет, мы уходим, — и уже на лестнице, — Отдыхает он. Подумаешь. Звезда куда не ходят поезда…

Я обернулась. На нем лица не было…

— Ну почему, почему? Почему я должен мириться с этим хамством? Почему они считают, что я должен?!

Потому что мы это уже обсуждали — ты заложник. Своей популярности, ролей.

— Поэтому я так хочу свой театр, где я буду только ставить. Шумиха уляжется и все забудут, что когда-то я был актёром, — ага, ну да, ну да… конечно…