— Может быть во время?

Мы отвезли родителей и вернулись на баррикадную. Мы лежали на полу в коридоре. Ну никак мы не могли пройти 20 шагов до кровати…

— Знаешь, мне кажется, что пора покупать ковер на пол в коридор.

И постельное белье…

— А почему бы и нет, — он вернулся из комнаты с пледом, подушками и простыней, — Помоги застелить?

Мы лежал на полу в коридоре, укрытые простыней.

— Ты полетишь со мной?

— В Израиль?

— Да.

— Если ты хочешь этого.

— Хочу!

— Тогда полечу!

— Я хочу увидеть тебя первой, когда буду отходить от наркоза.

— Как скажешь, любимый.

— Я так боюсь…

— Чего же?

— А вдруг операция пройдёт плохо, а вдруг что-то пойдёт не так. Это же мозг.

— Я в любом случае буду с тобой, но все пройдёт отлично.

— Это ты сейчас так говоришь.

— Я всегда буду так говорить!

— Мы в пятницу уезжаем.

— Куда?

— В Ленинград, на гастроли.

— - Надолго?

— Три недели.

— Ого!

— Тебя не отпустят?

— Сомневаюсь…

— Может быть тогда тебе уволиться? — - Тем более мы решили, что ты будешь работать со мной…

— Да, я стану первым пиарщиком в Советском Союзе…

— Что?

— Что?

========== Глава 9. «Дача» ==========

Но я все равно не смогла бы поехать с ним сразу. Дабы не вызывать подозрений, я должна буду «отработать» две недели. Если повезёт — то одну, но никак не меньше.

Но это все будет потом. А сейчас мы лежим на полу в коридоре. «Сплетенье рук, сплетенье ног, судьбы сплетенье».

— Пойдём в кровать. Спать на полу не сильно приятно.

— Согласна.

— А потом, вечером, поедем в Центральный гастроном — нужно же нам что-то есть. Да и тебе после моего отъезда.

— В смысле? Я думала, что перееду к себе, в Черемушки, на это время.

— Абсолютно исключено!

Он спал. Он был таким трогательным и беззащитным. Разгладилась паутинка морщинок под глазами, расслабились мышцы. Он был таким спокойным. Настоящим. Единственным… Странно было в этом признаваться, но он, действительно, был единственным. Всегда. И я снова, опять и опять, не верила в своё счастье. В ту возможность, которую мне дал Виктор. Кстати говоря, относительно его персоны, меня начинали терзать смутные сомнения. Начальная буква имени. Трость с головой пуделя. И я тоже спасала своего мастера…

Зазвонил телефон. Мой мужчина резко открыл глаза и непонимающе посмотрел на меня.

— Ты почему не спишь?

— Телефон же…

— Что телефон?

— Звонит…

— Ах, да, — и он, нехотя, вылез из постели, утащив с собой простынь. Я заметила, что он, категорически, не хотел вне постельных сцен оставаться без одежды, — Да, алло!

Как я поняла, звонил кто-то из его друзей. Видимо звал развлечься. Судя по тому, как пылали уши моего мужчины, я догадалась, что там должны быть дамы. Много. Наконец он закончил разговор и вернулся в постель. Я не поняла, как это случилось — ещё секунду назад он подходил к кровати, а сейчас нависает надо мной, подобно дикому зверю. Я принимаю бой.

— Кто звонил? — невинно спросила я и перевернулась на живот.

— Друг… звал в гости… сегодня… — в паузах он целовал мою спину.

— Поедешь? — я перевернулась на спину и пристально посмотрела ему в глаза.

— Нет, — он впился в мои губы.

— Почему? — прошептала я.

— Я не напился тобой.

— А когда напьёшься — будешь уезжать постоянно?

— Никогда…

— Что никогда?

— Никогда не напьюсь! Поехали на дачу?

— Прямо сейчас? — я упиралась ладошками в его грудь, не давая сократить расстояние.

— Трахну тебя и можем собираться.

— Прекрасная перспектива! — и я убрала руки.

Как оказалось, на дачу, помимо нас, приедет его друг с подругой… или с двумя. Видимо мой мужчина решил заставить меня ревновать. Или «поковырять», добраться до первичной эмоции. Хо-хо! Это, скажу я Вам, непростая задача. Особенно беря в расчёт то, что я прекрасно помнила свою жизнь без него. Помнила досконально уроки прошлой жизни.

Мы сидели на веранде и пили вино. Его друг несколько расстроился увидев меня. Более того, каждая из барышень заглядывала в глаза и оказывала недвусмысленные знаки внимания моему мужчине. Он улыбался каждой из них в ответ. Он ждал моей реакции. Ее не было. А уж когда одна из «подружек» пригласила его на танец и он согласился — я решила ретироваться.

— Милый, знаешь, я устала. Я, пожалуй, пойду спать. Развлекайся, — я чмокнула его в нос, пожелала всем доброй ночи и поднялась на второй этаж. Я даже не успела раздеться — дверь распахнулась. На пороге стоял он. Запыхавшийся, разъярённый, злой. Он ворвался в комнату и с такой силой захлопнул дверь, что стекла задрожали.

— Что это значит? — он прижал меня к стене и схватил за горло.

— Ты о чем?

— Почему ты ушла? Тебе настолько все равно? На меня? — его ресницы дрогнули.

— Нет, не все равно. Но я дарю тебе самое ценное-право выбора!

Он отпустил меня, сел на кровать и закрыл лицо руками.

— Я не хочу выбор! Я хочу, чтобы ты меня ревновала!

— Зачем?

— Чтобы быть уверенным в том, что ты меня любишь…

— А без истерик ты не уверен? Могу по заказу, хочешь?

Он поднял на меня огромные синие глаза.

— Хочу!

— Ну хорошо, — я отошла к окну. Он подошёл и попытался положить руки мне на плечи. Я передернула плечами, — Знаешь, я так много лет выжигала каленым железом из своей души ревность и жажду обладания. Я видимо наивная — надеялась, что важнее любить настолько, чтобы дать свободу выбора человеку. Но нет, мы все — ведомые. Нам нужно, чтобы нас вели. Сначала родители, потом супруги, потом дети. Мы не готовы к свободе. Нам страшно самим отвечать за свои поступки… Это может показаться тебе глупостью, но я люблю тебя таким, какой ты есть. Со всеми твоими слабостями, страхами, недостатками. Я не хочу и не буду тебя переделывать. Ты есть ты. Именно поэтому я ушла — если ты хотел поиметь одну из этих барышень, или вообще разыграть amour pour quatre — я не имею никакого права тебе мешать.

— Имеешь.

— Нет. Я сама для себя выставляю границы дозволенного.

— Но я хочу. Я хочу, чтобы ты мешала мне совершать глупые и ненужные поступки!

— Прости, но нет. И если я молчу, это не значит, что я спокойна.

— Посмотри на меня! — он развернул меня к себе и ладонями запрокинул мою голову. Долгого смотрел в мои глаза. Я не стала закрываться. Я показала ему все, как есть, — Я понял. Все понял. Я хотел внешнего проявления, но сейчас я увидел то, что внутри. Это сложнее и страшнее, чем просто истерика. Прости.

Утром ни его друга, ни барышень в доме уже не было. Об их присутствии напоминала лишь пепельница, до краев наполненная окурками, и немытые чашки в мойке.

— Блядь, — сказал он и пошёл перемывать посуду.

Мы гуляли по апрельскому лесу. Слушали птиц. Слушали лес. Такой монументальный. Он был до нас и будет после нас. Солнце просвечивало сквозь кроны деревьев. Где-то уже были полноценные листочки, где-то только зелёная дымка вокруг ветвей. Днём мы доехали до ближайшего посёлка и в сельском магазине купили яйца, хлеб, сыр.

Уже дома, соорудив нехитрую яичницу, полдничали на веранде. И было так уютно-кутаться в старый плед и слушать трель соловья. Возвращаться не хотелось категорически, но завтра в 20.34 с Ленинградского вокзала, в составе труппы своего театра он отправлялся на гастроли. А перед этим — сборы, покупки, долгие проводы…