— Дурак!

— Это есть, — кивнул Никкир.

Сагда злилась. Никкир, казалось, никогда не выходил из себя. Всегда спокойный, рассудительный, и обидеть его невозможно. Оттого и стыдно сделалось.

— Извини, — буркнула Сагда.

— Да ладно тебе. Вот, хочешь леденец? Во флигельке откопал. Старинные, но вроде нормальные, я один слопал, мелкой дал.

«Ну чего ему от меня надо? — с тоской думала Сагда, принимая красный прозрачный комочек. — Зачем он тут, с этими разговорами и леденцами?».

Зачем-то Никкиру она была нужна, в чём Сагда и убедилась нынче же ночью, сгорая от страха и ненависти. Потому что перед этим произошло страшное и небывалое.

Они закончили приводить дворец в порядок. Во всяком случае, баронет сказал, что детей назавтра сюда не повезет. Работы на третий день было немного, и дети из рабочей силы превратились в головную боль. Носились повсюду, шалили, разбили тарелку. Одна девочка шлёпнулась в пруд и, хоть не утонула, но пищала так, что всех на уши поставила. На беду, ближе всех оказался всё тот же баронет, и ему пришлось, позабыв о своем высочайшем статусе, лезть в воду на глазах у сотни людей, спасать бестолковую малявку. Поставив её на берег, он торжественно поклялся, что, пока то в его власти, больше ни один ребенок не приблизится к дворцу на расстояние полёта стрелы.

Возвращались домой весело, с песнями и шутками, когда солнце ещё только клонилось к горизонту. Мёртвый город теперь выглядел живым. За последние дни в Кармаигс прибыло немало караванов, и многие дома оказались заняты. Причем, не только вампирами. Впервые за три года в домах жили люди. Правда, во дворах, как цепные псы, сидели мрачные баронеты — сторожили. Без смеха на эту чепуху смотреть не получалось, и дети хохотали, едва не падая с повозок. Взрослые вели себя сдержанней, только усмехались в сторону.

И всё же что-то тревожное ощущалось во всём этом. Сагда чувствовала, как натягивается невидимая нить. Ничто из того, что она видела, не делалось надолго. Всё носило на себе отпечаток временности. Вот-вот что-то сломается, порвется, и даже этот чудовищный в своей несуразности мир разлетится окровавленными осколками.

Во дворе крепости едва успели соскочить с повозок, как навстречу вышел вразвалочку почти не знакомый баронет. Он, кажется, служил в крепости, не то охранял там что-то, не то… Кто его знает, какой ерундой занимаются бесчинные вампиры. Может, он там в стену смотрит, наклонив голову, или воду из стакана в стакан переливает — мало ли важных дел.

— Дети, — сказал он. — За мной. Все, кто в школу ходит.

Он уже было развернулся, но, не почувствовав, что за ним готовы бежать, замешкался и добавил:

— Его величество король Эрлот желает вас видеть.

Сагда поймала взгляд Унтиди. Он стал, наконец, привычно жестким, колючим. Исчезла эта раболепная поволока, порожденная воспоминанием о беглой принцессе.

Никкир старался держаться рядом с Сагдой.

— Как думаешь, сразу убьют, или для начала выпорют?

Сагда не нашлась с ответом. Она вообще потеряла дар речи. Потому что вдруг сообразила, что впервые король требует к себе кого-то из людей. Что она сейчас посмотрит ему в глаза, и… О, Великая Река, что ему может прийти в голову?! Зачем самому королю стайка бесполезных детишек?

В панике Сагда повернулась к повозкам. Разве не должны взрослые беспокоиться? Конечно, сделать они ничего не смогут, но хоть пойти следом, хоть спросить…

Повозки опустели. Мужчины и женщины, устало переговариваясь, брели к баракам. Некоторые с любопытством смотрели на детей, которых будто стеной отделило от остальных. А ведь были здесь и их дети, дочери и сыновья, племянники и племянницы. Но никто не сказал и слова. Воля вампиров сделалась для людей законом.

— Зачем нас зовёт король? — выпалила Унтиди в спину баронета.

Тот, не сбавляя шаг, покосился на нее через плечо.

— Вот как зайдешь — так сразу и спросишь. А я, уж, прости, не удосужился.

Если дворец поражал холодной, вычурной красотой, то замок казался просто холодным. Никакой красотой здесь не пахло. Голые каменные полы и стены, громоздкая мебель, высокие потолки. Всё здесь давило, высасывало жизнь, и Сагда впервые с жалостью вспомнила Ареку. Как ей-то здесь живется? Она ведь человек, какой-никакой. А замок был вампирским жилищем, от и до.

Мысли Сагды тут же подтвердил Никкир:

— Вот же ж выстроили, не́люди! Тут же зимой топить — умучаешься. Экая домина, а живут — раз-два и со счету сбился. Нам-то в бараке и то приятнее, там хоть стены деревянные. Дерево — оно своё, человеческое, в обиду не даст, зимой согреет.

Баронет повернул налево, к двери.

— Зимой девка греть должна, а не дерево, — заметил он. — Вот ты, пацан, чем языком трепать, взял бы, да завалил ту доску, что рядом идёт. Глядишь, детей бы настругали, всё жратвы больше.

Сагде показалось, будто в лицо кипятком плеснули. В глазах побелело от ярости пополам с обидой, навернулись слёзы. Унтиди сжала её левую ладонь, стало чуть легче. А потом Сагда услышала голос Никкира, всё такой же ленивый, скучный:

— Дык, ещё ведь не зима.

— Дык, тренироваться надо начинать, — передразнил баронет, остановившись перед дверью.

— Ну, уболтал, веди к своей мамке, буду тренироваться. Только рядом будешь стоять, брюхо ей придерживать, а то, боюсь, раздавит, пропаду почем зря.

В этот миг, казалось, замер без движения весь мир. Никкир говорил вроде бы так, как обычно, но Сагде почудилась сдерживаемая злость в его голосе, отчаянное желание уязвить, сделать больно, о… отомстить?..

Баронет медленно повернулся, смерил Никкира безразличным взглядом. Посмотрел на Сагду. Усмехнулся чему-то и — молча открыл дверь.

— Ваше величество! — крикнул он туда. — Дети прибыли, согласно вашему приказанию.

Из глубин невидимого пока помещения раздался тихий голос, исполненный силы. Голос единственного существа, которое с полным правом могло назвать замок своим домом.

— Пусть войдут.

Над ним можно было хихикать, прибираясь в далеком дворце. Его можно было ненавидеть в темноте спящего барака. От него можно было даже презрительно отвернуться, когда он показывал приемы битвы на мечах баронетам. Но когда он смотрел на тебя, можно было лишь трепетать и молить Реку, чтобы всё осталось как есть, чтобы он не уничтожил тебя, не смахнул, как крошку со стола.

Эрлот молчал, пока собравшиеся в тронном зале дети дрожали от страха. Он сидел на троне, они — стояли на подкашивающихся ногах. Он заглядывал в каждое лицо по очереди, и каждое лицо бледнело, каждое сердце замирало от этого взгляда, который давил, выворачивал наизнанку.

На Сагду Эрлот взглянул лишь мельком, и за это она была ему благодарна. За это она малодушно простила ему в тот миг и бараки, и смерть родителей. А вот на Унтиди взгляд Эрлота задержался. Сагда с беспокойством покосилась на подругу и вздрогнула.

Пусть и бледная, но смотрела Унтиди дерзко, с вызовом. Зубы стиснула, нахмурилась, стала похожа на мелкого хищного зверька, изготовившегося к атаке на волка.

Эрлот улыбнулся и отвёл взгляд.

— У кого из вас есть живые родители? — тихо спросил Эрлот. — Поднимите руки.

Сагда повернула голову. Поднялось пяток рук. Потом — ещё три, робкие — это были те, у кого осталась одна мать, или один отец. Наконец, вскинул руку мальчишка, у которого остался один немощный дедушка. Дедушка не мог работать, и мальчик делил с ним свой паёк.

— Прекрасно, — сказал Эрлот. — Завтра к закату они будут мертвы. Вас заставят собраться во дворе, и из ваших родителей высосут всю кровь, до последней капли. Возможно, я сам поучаствую. Возможно, мне будет не до того. Но это произойдёт.

Сагда забыла, как дышать. Она не верила услышанному, но и сомневаться не могла. Эрлот не угрожал, не злился. Он просто рассказывал, что будет, и рассказывал так, что было ясно: если ему захочется, всё произойдёт хоть сейчас.

— Потом, — сказал Эрлот, — вас разделят. Вы пойдёте в услужение к графам и лордам, в качестве фаворитов. Среди них есть те, кто любит человеческий молодняк. Впрочем, я надеюсь, вы достаточно взрослые для того, чтобы понять, какие смыслы я вкладываю в слово «любит». Отношения господина с фаворитом не вправе контролировать даже я, это — их личное дело. Сколько вы там проживете, и проживете ли, будет зависеть лишь от вашего везения, и, возможно, самую чуточку от вашей гибкости. — Тут Эрлот усмехнулся каким-то своим мыслям.