— А царапины? — не отставал капитан.

— Русалка в страсти расцарапала! — выкрикнул давешний шутник. — Эх, мне б так помереть! Всё лучше, чем на чужбине с неведомой бедой рубиться.

— Трупы царапать нам не запрещали, — мрачно изрёк Ворон. — Это письмена ведь? Прочтете? Сам-то я научиться не удосужился.

Капитан обошел тело, встал рядом с Вороном, взмахом руки велев команде оставаться на месте. Предрассветные сумерки становились светлее, и теперь Зяблик тоже видел, что царапины на Чибисе складываются в письмена.

— «Живёт он очень много лет, но, несмотря на возраст, чёрен, хранитель тайн, предвестник бед, мудрейший и коварный… Верни чужое, моего не тронь». Чушь какая-то. Я бы даже с перепоя такого не написал. За борт тело! Пока терплю, Ворон, но если ещё одна такая загадочная смерть — ты помнишь, что я обещал.

Двое матросов подступили к трупу, но Ворон каркнул:

— Погодите! — и они остановились.

— Что, оплакивать будешь? — хмыкнул капитан.

— Осмотрю. Сброшу сам. Не тревожьтесь.

Капитан, цокнув языком, посмотрел через борт на княжеский корабль.

— Там вампиры, а они, бают, глазастые, — пробормотал он в задумчивости и обратился к Ворону: — Нам тут разборки не нужны. Куском не скидывай, порежь и заверни во что-нибудь. Пусть думают — мусор выбрасываем.

Сделав знак команде следовать за ним, капитан удалился. Ворон присел опять возле трупа. Теперь он исследовал его шею, ощупывал, поворачивая мёртвую голову туда и сюда. Заключенные расходились, не желая, видимо, смотреть, как Ворон разделает труп. Только Зяблик всё ещё стоял, завороженно глядя на Чибиса и нависшего над ним Ворона.

Вот пальцы Ворона остановились, нашли что-то. Он замер. Потом медленно повернул голову, и Зяблик встретил его мрачный взгляд. Другой раз он бы отвернулся, а то и вовсе убежал, но сегодня… Сегодня он улыбнулся Ворону.

Зяблик знал загадку, написанную на брюхе Чибиса, и догадался, что это — «моё» и «чужое».

— Моя Покровительница присматривает за мной, — сказал он и, развернувшись, пошел к корме, чувствуя, как бешено колотится от восторга сердце, как сверлит спину взгляд Ворона. Кто бы мог подумать, что на корабле, идущем в никуда, в окружении смертников можно чувствовать себя счастливым.

Будь на корабле обычные люди, убийство всколыхнуло бы их надолго. Все другие разговоры бы иссякли на день, а то и на неделю. Но для преступников, многим из которых приходилось не только видеть, но и делать трупы, ничего особенного в произошедшем не было. Только интересно, кто же это так чисто сработал. Но и этот вопрос отступил, когда толпа зевающих заключенных, скитаясь в ожидании завтрака, обнаружила на корме Нырка. Он замер, стоя на коленях на подстеленном коврике и, обратив лицо с закрытыми глазами к оставшемуся далеко позади Востоку, ждал первого луча.

— Вот оно как! — выкрикнул Кречет, не веря в такую лакомую добычу. — Други, да он, кажется, улететь хочет. К Солнышку, мать его.

В голосе Кречета, помимо издевки, слышалась злость на человека, который осмелился сохранить истинную веру. Как будто в грязный вонючий вертеп, где все, плюхаясь в грязи, наливаются дешевым пойлом, вошел вдруг чистый, хорошо одетый человек и спросил кувшин воды.

— Хочет, да! — подтвердил Сокол. — Я слыхал, рулевой кому-то сказывал, что они с Зябликом трепались про такое. Мы, мол, все в Реке потонем, а они — к Солнцу полетят.

Нырок не шелохнулся, не взглянул на задирающих его обозленных людей. Быть может, только челюсти его сжались крепче.

— Надо перышки почистить, — решил Бекас. — Дело-то серьёзное, к Солнцу лететь.

Он первым подошел к Нырку и пнул его в плечо. Нырок качнулся, но продолжал сидеть. Бекас сжал кулаки и, подзуживаемый насмешками товарищей, пнул сильнее, на этот раз — в голову.

Нырок повалился на палубу, тут же поднялся и сел как прежде. Даже улыбнулся. Наверное, думал в этот миг, что рад испытаниям, которые лишь закалят его веру.

— Ты помой его, — хохотнул Кречет. — Сразу встрепенется.

Бекас, наклонившись, харкнул в лицо Нырка.

— Да кто ж так моет! — поморщился Кречет и отстранил друга. — Глянь, как надо.

Встав позади Нырка, он принялся развязывать тесьму на штанах. Его поддержали смехом.

— Ой, кажется, дождь пойдет! — проорал Кречет. — Всё небо в тучах, не дождемся Солнышка-то…

Все, затаив дыхание, смотрели на Нырка, ждали, как изменится его лицо, когда по нему потечет вонючая моча. Поэтому не заметили, как подошёл Зяблик.

Зяблик не просто так шатался. Он знал, где найти друга, и шёл к нему, обеспокоенный. Обычно в такое время все ещё спали, разве что кто-нибудь из команды делал обход. Чем занять толпу заключенных, никто и днем-то не знал, поэтому до свету их не будили. И Нырок, упорный в своей вере, мог в тишине и одиночестве встретить первый луч и уйти, не показавшись никому на глаза.

Но убийство подняло всех, и корабль ожил раньше обычного. Об этом и думал Зяблик, шагая к корме. Сердце его, только что трепещущее от восторга, болезненно сжалось, когда Зяблик увидел десяток заключенных, собравшихся вокруг кого-то, молчаливого и беззащитного. Он услышал слова Кречета про дождь и сообразил, что к чему. Этого он допустить не мог.

— А ну, отстали от него!

Зяблик сам поразился тому, как прозвучал его голос, обычно тонкий и смешной. Сейчас он прогремел, будто раскат грома, и все повернулись. Даже Кречет, торопливо завязывая штаны, уставился на Зяблика. Но быстро сообразил, кому принадлежит этот голос, и руки его замерли.

— Ошалел, что ли? — фыркнул Кречет. — Иди проспись! А то сам под дождик попадёшь.

Остальные смотрели зло, с вызовом, и Зяблик понял, что этой выходки ему не забудут и не простят. Мало было воронского «присмотра», теперь ещё и эти начнут поколачивать. Оставалось два пути — вверх и вниз. Зяблик, сжав кулаки, принялся карабкаться вверх.

— Если я под дождик попаду — ты рядом с Чибисом ляжешь, — сказал он.

— Ты, что ли, душу у него высосал? — усмехнулся Бекас. — Мы тебя тогда в Русалку переназовём. Работы прибавится, мне первому показывать будешь.

Зяблик вспомнил шёпот. Вспомнил прикосновение холодных губ к шее.

— Покровительница тебе покажет, — улыбнулся он Бекасу.

Улыбка вышла страшноватой, Зяблик и сам это почувствовал. Воспоминание о Покровительнице наполнило его душу спокойной уверенностью и холодной страстью. Зяблик не ведал, что именно это чувство до него испытывали сотни и тысячи людей, именуемых фаворитами вампиров. Но в этот самый миг он догадался назвать вещи своими именами. Сначала произнес это мысленно и, не найдя в сердце ужаса — только сладкую истому — повторил вслух:

— Она — вампир, и она меня защищает.

Бекас, Сокол и Кречет, как и все остальные, расстроенные закончившейся забавой над Нырком, заключенные, слышали сказки о вампирах. Знали, что сказки стали явью, и что двое из этих непонятных тварей ответственны за их поход на Запад. Знали, что на Западе вампиры почти уничтожили людей, и поэтому необходима война. Но вот чего они никогда не слышали, так это чтобы вампиры защищали тюремных птенцов.

На Зяблика двинулась хмурая толпа. Он стоял, мелко дыша от страха, и прикидывал, как сильно его изобьют, и сможет ли он после такого работать. Зяблик не сомневался, что Покровительница отомстит, но это будет после. Днём он почти не ощущал её силы, только слабое присутствие где-то в недрах корабля.

Кречет шёл первым, разминая кулаки. Он уже занес руку для удара, когда вдруг замер и уставился на что-то за левым плечом Зяблика. Остальные тоже остановились.

«Покровительница!» — возликовал Зяблик и быстро обернулся, надеясь увидеть свою возлюбленную… Но увидел Ворона. Одноглазый убийца подкрался, как всегда, незаметно.

— Разбежались, — процедил он сквозь зубы.

— Ворон, да ты слышал, что он брешет? — возмутился Кречет. — За такие слова…

— Пальцем его не тронешь, если шкура дорога, — перебил Ворон. — Всех касается.