Я пятился до тех пор, пока дом не пропал из виду, потом развернулся и побежал.

Бежал всю ночь, плакал, смеялся, но не остановился ни разу.

А к утру, когда взошло солнце, я выскочил из леса в родную деревню. Эмкири умерла, — понял я в тот миг. И её волшебство закончилось. От этой мысли, от усталости, от того безумия, что прошло через мою голову, я потерял сознание, и меня подхватил на руки человек, который проходил мимо. Кузнец. Его звали Ратканон.

Кастилос замолчал. Ирабиль кусала губы, думая, что бы сказать, как утешить, и будет ли уместно хотя бы коснуться его лежащей на столе ладони.

— Значит, — сказал Роткир, — ты разок таки кувыркался с Эмкири-охотницей?

Кастилос и принцесса посмотрели на него. Ирабиль пыталась заставить себя не верить ушам: ну не мог же он на самом деле сморозить такое!

Роткир одобрительно кивнул:

— Уважаю, что сказать. Мужик.

Потом он зевнул и поднялся из-за стола. Добрел до одной из коек и рухнул на нее. В мире Роткира не существовало сложных чувств и переживаний. Самое сложное, что он испытывал, — это внезапное превращение в вампира. А вся история Кастилоса была для него пустым звуком. Любил Эмкири? Ну, у вас же было, так что все отлично. Убил ее? Ну, она же убила бы тебя, так что ты прав. Дом сгорел, а теперь стоит на месте, как ни в чем не бывало? Ну, стоит же. Главное, чтоб не сгорел, пока мы здесь.

Кастилос тоже встал. Молча собрал посуду со стола, пошел к выходу.

— Погоди, — пролепетала Ирабиль. — Давай, я…

— Не нужно. Хочу побыть один. Ложись спать, ты устала.

Когда дверь за ним захлопнулась, принцесса ещё раз огляделась. Была здесь и лохань, и несколько котелков, в которых можно было бы нагреть воды. Она углядела даже веревку, на которую можно было бы повесить простыню и помыться, не боясь привлечь чужих глаз. Но стоило лишь подумать обо всех этих хлопотах, как глаза начинали слипаться.

«Завтра, — пообещала себе Ирабиль. — Завтра — всё, а пока — спать».

Она забралась на тёплую печь, свернулась там клубочком и тут же уснула. Успела лишь подумать, какое же это великое благо, данное людям: усталость. Можно просто закрыть глаза и провалиться в небытие. Без мыслей. Без снов. Без страха.

Ирабиль думала, что проснулась раньше всех. Серенький полумрак ещё только стряхивал с себя черноту, позволял раздевать себя тонким лучам, проникающим сквозь щели в ставнях.

Они жили здесь уже неделю, и каждый день дом менялся. Появлялись двери, ведущие в новые комнаты. Потемневшие от времени, рассохшиеся доски превращались в новые, желтые, благоухающие смолой и приятные на ощупь. Порой принцессе казалось, что она сходит с ума, и она бы уверилась в этом, если бы не рассказ Кастилоса.

За ночь печка подостыла, но подстилка, на которой уснула Ирабиль, ещё позволяла нежиться, продлевая ночное забытье. Надо вставать… Затопить печь, приготовить завтрак, помыться, прибраться… Припасы заканчиваются, надо бы придумать что-нибудь… Как-то сам собой водоворот дел, знакомых со времен старательского поселка, закружился в голове. И никаких тебе войн, никаких целей — дойти во что бы то ни стало. Только жить, день ото дня, совершать одни и те же действия, наблюдать, как день сменяет ночь, зима — лето, смерть — жизнь…

Пугала ли смерть людей? Пугала, Ирабиль знала точно, но явно страх был не таким острым, как у вампиров. Из-за чего грустить человеку? Что не найдется, кому урожай собрать? Так для того детей плодят, всегда руки отыщутся, чтоб подхватить. Что не успел чего-то? Но чего?.. Вот она, вся жизнь, от зари до зари. Лишь те, кто уходил в города, надеясь вырвать или выклянчить кусок повкуснее у вампиров, должно быть, по-настоящему боялись смерти. Этим людям завтра могло принести все, что угодно: удачу, крах, любовь, смерть… И ещё бродяги, те, что без своего угла скитаются, тоже боятся — что не дойдут куда-то, не поспеют.

Вот как они.

Ирабиль вздохнула. Если бы сейчас кто-то спросил, хочет ли она всю жизнь провести в этом домике, забыв об остальном мире, она бы промолчала. Лишь по одной причине: все существо её вопило: «Да!», и даже сердце заходилось восторженным боем, но тоненький голосок в голове упрямо твердил: «Нет!» — и размытое, неясное тлело в памяти лицо Левмира.

Вот бы он пришел сюда… Левмир, в глазах которого постоянно горела жажда дойти, успеть, достичь. Но чего достичь? Они ведь смотрели в Монолит. Всё было достигнуто ещё тогда, и не надо было вовсе тащиться дальше. Ради чего? Три года — прочь из жизни, оказались по разные стороны земли, да ещё и ролями поменялись. Она теперь — человек, он — вампир…

За этими мыслями Ирабиль прятала от самой себя бездну, в которую боялась погрузиться. Бездну, в которой безумные, пьяные горели глаза Эрлота, и целый город замирал в ожидании своей судьбы. Снова и снова. Ирабиль видела это во сне каждый раз, как ей удавалось забыться, но этой ночью снов не было. Это означало лишь одно: память навалится среди дня. Обязательно. Налетит, подомнет, разжует и проглотит. Значит, надо бежать!

Ирабиль спорхнула на пол, легкая и стремительная, как когда-то в прошлой жизни. Босые ноги беззвучно коснулись досок пола, которые не посмели и скрипнуть. Печь. Дрова. Завтрак. Вода. Вода… Вечером воду она брала из кадки и вычерпала до дна. Надо выйти к колодцу. Прохладно там, наверное… Эх, сглупил Кастилос, не так видел он себе возвращение в Кармаигс! Вместо всех этих дурацких платьев и блузок надо было хорошую куртку кожаную попросить, а проще — купить на базаре.

Ирабиль выскочила с ведерком из дома, опрометчиво хлопнув дверью. Сама же поморщилась от резкого звука — точно сейчас кто-нибудь проснется… А может, и к лучшему? Всё приятнее, чем с собой и своими мыслями. Роткир начнет какую-нибудь пошлую чушь нести, можно будет делать вид, что слушает, кивать и улыбаться.

Кастилос стоял на крыльце, уперев руки в бока, и смотрел на небо, сереющее в ожидании солнца. Ирабиль едва не налетела на него, замерла с ведерком в руке. Роткир, видно, и вправду ещё спал — чье-то дыхание она слышала в домике. И вот, теперь впервые осталась с Кастилосом наедине. Сердце заколотилось, кровь прилила к лицу. Хотелось куда-нибудь спрятаться, но прятаться было бы глупо.

— Эмарис ошибся, — произнес Кастилос, не оборачиваясь.

Лес впереди шумел, тревожимый ветром. Пересвистывались редкие птицы. Лишь теперь Ирабиль заметила, что здесь, в этом лесу есть птицы! Открытие взволновало её куда сильнее, чем сказанные Кастилосом слова. Имя отца казалось далеким и ненастоящим. Хоть эта рана, не дававшая покоя всю жизнь, перестала тревожить.

— А я его подвел… — Голова Кастилоса покаянно опустилась.

И тут в сердце принцессы зашевелилась злость. Давно она её не ощущала — этого дивного чувства, что позволяло кричать на Левмира с Сардатом, когда те начинали нести чушь.

— Повезло тебе, что я до колодца не дошла!

Кастилос будто не слышал. Все парни в такие минуты одинаковые, что люди, что вампиры. Придумал себе речь печальную, и пока не произнесет — не успокоится. И плевать ему, что вокруг творится, он ведь несчастный.

— Эмарис просил меня сохранить жизнь принцессе. А ты, по моей милости, превращаешься в домработницу…

Ирабиль размахнулась. Деревянное ведро с гулким стуком и чуть слышным хрустом обрушилось на голову Кастилосу. Тот шарахнулся с крыльца, развернулся, чуть не упал и уставился на принцессу изумленным взглядом.

— А то бы сперва водой окатила, — добавила та, покачивая в руке ведерко. — В кого я превращаюсь — мое дело. Хоть в кого-то превращаюсь — и на том спасибо, собой быть уже сил никаких нет. Ты куда-то собрался?

Она заметила, что Кастилос тщательно зашнуровал ботинки, на плечо повесил какой-то мешок.

— Попробую раздобыть еды. Раз уж мы здесь застряли, придется как-то выживать…

— Еды — это хорошо, — милостиво разрешила принцесса. — Надолго? Кровь взял?

Пробирок в ларе было множество, и Кастилос с Роткиром старались их лишний раз не трогать. Но Ирабиль прекрасно понимала, что Кастилосу придется остановить сердце, чтобы поймать какую-нибудь дичь. У него ведь ни лука, ни стрел.