Эмарис выбрал якорь, и в тот миг, когда карабин защелкнулся, дверь распахнулась. На пороге стоял Левмир, сверкая солнечными глазами, потрясая кипой изрисованных листов.

— Ты рылся в моих вещах! — завопил он.

— Прости. — Эмарис не удостоил его и взглядом, он любовался блестящим якорьком, покачивающимся на весу.

Левмир сбился с мысли. Он, видимо, ждал насмешки, оправдания поступка, но нарвался на извинение и смешался.

— Зачем ты это сделал? — В голосе уже меньше эмоций. Хорошо. Учится мальчишка. Пусть и нехотя, но пытается усвоить урок.

— Ты уже неделю мучаешь себя вопросом. Я хотел помочь тебе на него ответить. Не вышло. Прости.

Левмир швырнул листы на заправленную койку.

— Это не ответ. Глупость и баловство, не больше.

— Я так и понял. — Эмарис на пробу махнул цепью, якорек описал в воздухе блестящую дугу. — Но ведь не попробуешь — не узнаешь.

Левмир молчал. Наверняка уже сожалел о своей вспышке, думал, не вернуть ли «сказку» солдатам. Эмарис остановил вращение цепи, улыбнулся. Идеально!

— Должно быть, ты хочешь попросить меня о помощи, — предположил Эмарис и, наконец, обернулся к Левмиру. Тот встретил его взгляд, кивнул:

— Научи меня сражаться.

Как же обидно и стыдно ему стало, когда Эмарис расхохотался. Бессильно повисшая цепь с якорьком звенела и покачивалась, а Эмарис всё смеялся, не заботясь о слезах, что уже потекли по щекам. Наконец, справившись с собой, вытер лицо платком.

— Сражаться… О, великая Река! Ну что ж, идем, посмотрим, что из этого выйдет.

Не один лишь Левмир задавался вопросом «кто я?». Айри тоже посещали подобные мысли, но она, без суеты и раздражения, гнала их прочь. Думать ей больше не хотелось — надумалась уже на сто жизней вперед. Отчасти поэтому она так легко отважилась на бегство из княжества. Правительнице неизбежно придется думать и принимать решения, от которых будут зависеть жизни множества людей. Но дар, принятый Айри, нашел внутри нее и пробудил от трехлетнего сна контуженную частичку беззаботного подростка, даже ребенка.

Айри понимала, что она отныне — сумасшедшая. Порой её саму пугало то, как легко она сбросила тот тяжкий груз, что пригибал к земле её душу, и полетела к звездам, вслед за своею судьбой. «Кто ты?» — несся вослед чей-то крик.

«Я — Солнечный Лучик», — вот и все, что могла ответить Айри. Ни сожалений, ни раздумий. Только вперед. Как и подобает лучу Солнца.

Закутавшись в серую накидку с капюшоном, Айри висела вниз головой, согнутыми в коленях ногами зацепившись за рей. Медленно покачивалась, позволяя ветру прогонять через голову бессвязные и умиротворяющие мысли. Айри наслаждалась ветром, солнцем и морем, наслаждалась тем, что от нее не зависит ровным счетом ничего. Тем, что она в безопасности и принадлежит сама себе. Лишь одно отравляло ей душу.

Левмир вышел на палубу и, обнажив меч, встал напротив Эмариса. Айри прекратила раскачиваться, замерла, с интересом наблюдая за обоими. Если бы кто-то сказал ей сейчас, что на далеком-далеком Западе долгие три года назад принцесса Ирабиль любила висеть вот таким же образом, кверху ногами, Айри бы немедленно соскочила на палубу. Меньше всего на свете хотелось ей встать между Левмиром и его судьбой. Потому она и доверилась Эмарису — в который уже раз. Древний вампир был не в пример мудрее любого человека, когда-либо попадавшегося Айри.

Эмарис взмахнул цепью. Солнечные блики бежали по сверкающим звеньям, отражались от якоря. Что за безумное оружие? — Айри беззвучно усмехнулась. Руки ее, укрытые под накидкой, сжимали метательные ножи — просто на всякий случай. В левой руке — обычные. Они полетят в Левмира, если он вознамерится убить Эмариса и сколько-нибудь преуспеет. В правой — ножи на крови. Эти для Эмариса, если в опасности окажется Левмир.

Цепь прянула вперед, якорь устремился к голове Левмира. Левмир поднырнул под него, бросился на Эмариса, выставив вперед меч. Он двигался так быстро, что любой из чемпионов двадцати княжеств лег бы мертвым в тот же миг. Но Эмарис был быстрее. Он повернулся боком, пропуская Левмира, и пинком повалил его на палубу. Айри вновь усмехнулась и прислушалась. Отсюда она могла разобрать разговор.

— Итак, первый урок. Пока лежишь — не вставай, прошу, отдохни! — подумай вот над чем. До места нам плыть месяца два, может, больше. Пусть будет сто дней. Сотню дней, без сна и отдыха, я могу учить тебя тому, чему сам учился… дай подумать… ну, скажем, сто лет. Сможешь ли ты меня одолеть в конце пути?

Сто лет! Айри качнулась на рее, выражая безмолвное восхищение. Она, от природы наделенная ловкостью и скоростью, за три года достигла таких высот, что многие воины не смогли бы выстоять против нее, особенно если речь шла о метании ножей. Как многого можно добиться за сто лет, обладая силой вампира? Сладко заныло забившееся сердце. Айри с трудом удержала восторженный писк.

Левмир что-то ответил, когда она отвлеклась. Айри услышала лишь слова Эмариса:

— Забудь тот бой на кладбище. Захоти я тебя тогда прикончить — прикончил бы. Река распорядилась иначе: ты должен был принести мне жизнь. Ты принес, и я благодарен. Однако это не меняет главного. При всех твоих огромных и загадочных силах, ты — мальчишка. А времена, когда вампиры смотрели на мальчишек со снисхождением, прошли. Тебя встретят как врага. И за сто дней, скажи, ты сумеешь достичь таких высот, которых достиг я? Пускай ты ответишь утвердительно. Но как насчет Эрлота? Я тренировался сто лет, он — тысячи лет. Моя страсть — власть, и я учился защищать ее. Его страсть — война. Он повергал противников, с которыми я не мог ничего поделать. Считаешь меня могучим? Нет, Левмир. Разочарую. В битве я уступлю не только Эрлоту, но даже Аммиту. Не уверен даже, сумею ли одолеть Атсаму.

— Тогда почему же ты стал королем?! — воскликнул Левмир, все ещё лежа на палубе.

— Потому что когда я говорю — меня слушают, — отвечал Эмарис. — Именно таким должен быть король. Власть — не война. Там нужны совсем другие умения. И моих умений, как ты справедливо заметил, не хватило даже на то, чтобы быть отцом. Так скажи теперь, зачем ты хочешь встать на этот путь? Зачем ты хочешь учиться у меня тому, чего я не умею, чтобы через сто дней обнаружить, что не годишься даже слизывать дерьмо с подошв моих ботинок? Если ты так бездарно готов потратить сто дней, то скажи, что ты собрался делать с вечностью?

Айри лениво подумала о собственной вечности. Мысль наполнила её сладким предвкушением. Умрет отец, умрут все, кто помнит о её падении. Она сможет начинать и заканчивать новые и новые жизни, играть новые и новые роли. Отправится в путешествие по миру, влипнет в тысячу неприятностей… Эх, из первой бы неприятности выпутаться! Что там за страшный Эрлот?

Но Левмир упорствовал. Он не хотел думать. Наверное, он не хотел думать ещё сильнее, чем не хотела Айри, кричал даже на ветер, что прогонял мысли сквозь его голову. Вот он вскочил, повысил голос:

— Так зачем тогда мы всё это затеяли?! Какой смысл в войне, если ты заранее проиграл её в своей голове?

В лицо Левмиру полетел якорь. Левмир отшатнулся, но не учел длины цепи, и якорь ударил его в лицо. Айри закрыла глаза и мотнула головой. Судя по звуку, Левмир запнулся о бухту каната и снова шлепнулся. Прямо под реем, на котором покачивалась Айри. Чуть взгляд поднимет — увидит. Как можно не увидеть того, кто может в любой миг рухнуть на тебя и располосовать в лоскуты?! Но Левмир не видел.

— Не смей на меня орать. — Голос Эмариса сделался ещё мягче. — Я и без того многое тебе позволяю. Однако говорить на повышенных тонах я привык лишь с теми, кто готов меня убить, или с теми, кого готов убить я.

Левмир, гневно сопя, поднимался на ноги. Айри приоткрыла один глаз, щурясь, смотрела вниз.

— Я не проиграл битву, Левмир, — продолжал Эмарис. — Я лишь здраво оцениваю силы. Да, в битве с Эрлотом один на один у меня будут шансы, но невеликие. Потому я не собираюсь ставить всё на поединок. Я ставлю на то, что бок о бок со мной встанут Аммит и Кастилос. Я уповаю на ту армию, что мы ведем за собой. Но больше всего я полагаюсь на берсерков, охраняющих Храм. Они подчинены мне, и когда я отдам приказ, они его исполнят. Исполнят… — Эмарис задумался, помахивая цепью. — Берсерки — неодолимая сила. Вот, Левмир, ты видел и слышал — короля. Того, кто взвешивает возможности и строит планы. Это — то, в чем я хорош, непревзойден. То, что наполняет меня жаждой жизни. А что наполняет жаждой жизни тебя? Быть может, битва?