— Не поможет, — сказала Гертруда шёпотом, потому что говорить в полный голос было слишком больно. — Это же последствия зелья умников.

— Что, и невероятно глупой себя ощущаешь? — ласково спросил он.

— О да…

— А некоторые так всегда живут, — усмехнулся он, но услыхав очередной стон, спохватился. — Тогда, может быть, за медовой настойкой на кухню сбегать?

Гертруда только вздохнула в ответ, а Седрик отложил лютню и поднялся.

— Жди меня, благородный рыцарь уже в пути.

Гертруда добралась до кровати и рухнула на неё, не раздеваясь. Когда Седрик вернулся, в руках у него было две бутыли.

— Вот, раздобыл медовую настойку, но при этом наткнулся в коридоре на доктора Лохрина и, уж прости, рассказал о твоём недуге. Он велел вот это выпить — уж не знаю, что оно такое, но пахнет ужасно — значит, не может не помочь. И — чудо из чудес — он даже разрешил смешать с медовой.

Седрик взял с каминной полки каменную чашу с красными прожилками и вылил в неё микстуру от доктора Лохрина, а затем добавил медовую настойку. Гертруда следила за его движениями словно сквозь пелену — расплата за осмысление тайн оттенков была суровой. И то, что она прочла в книге, ради которой она всё это затеяла, добавило тёмных красок бытию. Седрик присел рядом с ней на кровать с чашей в руке.

— Лекарство от глупости, то есть, простите, от головной боли, подано.

— Спасибо, мой милый.

— Могу трансфигурировать запах в какой-нибудь более приятный аромат.

— Не стоит, — ответила она и тут же пожалела, потому что запах вызвал тошноту. Впрочем, она её преодолела и быстро опустошила чашу. Питьё оставило медовый привкус во рту.

— Самое смешное, что я ощущаю просто прилив гениальности сегодня, — сказал Седрик. — После целого дня тяжких раздумий и после жестокого разочарования в голову настойчиво лезут мысли о судьбах мира и магии в нём. Так бы и засел за трактат, который мы с тобой начали.

— Так пиши! А я прочту завтра то, что ты сочинишь. А что за разочарование?

— Ну как же? Не пришлось нестись и спасать тебя от Мэлфоев, это раз. Ты не дала мне почитать копию книги о хоркруксах, это два.

— Я оставила её пока у Зореславы. И чем меньше людей будут о ней знать, тем лучше.

— Главное, самим Мэлфоям не говорить. Почему ты не уничтожила их экземпляр? Наверняка, они бы и не заметили…

Гертруда посмотрела на него с укоризной, а затем её взор снова заволокло пеленой из-за нового приступа боли.

— Ну ладно, ладно. А хоть схему их библиотеки покажешь? Ты упомянула, что нарисовала её под диктовку зелья.

— Возьми на столе, — прошептала она в ответ.

Седрик налил себе медовой настойки и принялся рассматривать схему. Затем он схватил перо и начал добавлять какие-то надписи. Пелена перед глазами Гертруды постепенно рассосалась, а головная боль немного разжала хватку своих стальных челюстей.

— Эй, что ты там пишешь?

— То, что вы с зельем явно упустили из виду. Вот, смотри! — И снова спохватился, — если тебе сейчас до того, конечно.

— Показывай уже. Ты задел моё любопытство.

Седрик протянул ей пергамент — Гертруда долго рассматривала буквы и слова, которые он добавил у каждой из цветных комнат, а также напротив стеллажей в круглом зале. Наконец мысли откликнулись и завели медленный хоровод. Она застонала, но уже по другой причине.

— Как? Как я могла этого не увидеть? Я же догадывалась, что не зря их шесть! А почему I, а не Y?

— Думаю, что в одиннадцатом веке фамилия Армана звучала на французском «Malfoi», а «Malfoy» — это уже англицизированный вариант.

— Понятно. Но как? Для моих целей это было, конечно не столь важно, но обидно…

— Я бы мог сейчас начать гордиться собой и рассказывать всем, что я умнее самой Гертруды Госхок, выпившей зелье, обостряющее интеллект, но, увы, дело лишь в том, что французский — мой родной. А ты могла и не знать, допустим, как будет плющ по-французски. Ты и пиявку, помнится, не знала.

Гертруда закивала в ответ, отметив с облегчением, что это движение уже не вызывает желания немедленно умереть. Головная боль постепенно отступала.

— Это меня наводит на мысль… и ещё на одну мысль. И ещё… Гертруда, ты не будешь против, если я таки засяду за трактат? А ты, пользуясь этим удивительным стечением обстоятельств, выспишься, наконец?

— Вот, воистину гениальная мысль!

— Одна из многих, которые меня осаждают! Спокойной ночи, моя медовая госпожа.

И пока её не одолел сон, она смотрела, как Седрик исписывает страницу за страницей, оставляя кляксы и пачкая чернилами волосы, откидывая их с лица. А затем перед взором поплыли бесконечные анфилады комнат с кровавыми пятнами адонисов и бледными ликами дрожащих анемон. Змея, кусающаяся себя за хвост, оплела тугими кольцами стопки книг в болотно-зелёных переплётах, и узор на её чешуе бесконечно повторял эту же картину, и в каждой чешуйке на коже каждой змеи в узорах этот сюжет повторялся снова и снова, пока не исчезал в глазке скрученной спиралью волюты над дверью библиотеки.

[1] Позор тому, кто плохо об этом подумает (фр.)

[2] «Святость всегда побеждает» (лат.)

[3] Дама, оказавшаяся в беде (англ.)

========== Глава десятая ==========

Из книги «Палочкой и кистью» Оливера Картрайта, художника-чародея (опубликовано в 1910 году)

С приходом масляных красок в начале XV века закончилась эпоха замечательных портретов темперой, которые писали средневековые художники. Бесспорно, масляные краски и тканевые холсты открыли нам головокружительные перспективы, но есть некая прелесть в тех древних портретах, которые можно созерцать в Хогвартсе и старинных имениях. До сих пор непревзойдённым по цветопередаче и магическому психологизму считается портрет шотландской королевы Кристины Первой, находящийся в Эдинбурге. Эту картину неоднократно воспевали поэты-романтики, а Братство Прерафаэлитов включило её в свой художественный канон. Не менее уникален и шедевр того же периода, изображающий трёх детей, ставших впоследствии известными магами — Элиезера, Иду и Саймона Макгаффинов. Хотя Чаша Небес и не изображена на картине, многие утверждают, что, вспоминая её позже, они видят этот артефакт в руках у старшего брата. Некоторые после созерцания картины отмечают также необъяснимое, но настойчивое желание выражать свои мысли иносказательно.

Ида Макгаффин, 27 — 28 апреля 1348 года

— Ива, с волосом единорога, девять дюймов, гибкая, — произнёс Роуэн Олливандер, пожилой маг с остроконечной бородкой, протягивая мне палочку.

— Ида, можно, можно я попробую? — чуть ли не подскакивая, закричал Саймон, но Кристина взяла его за руку.

— Ида должна испробовать палочку сама, мой милый, — сказала она своим волшебным голосом. — Иначе как нам узнать, подходят ли они друг другу? Лучше следи внимательно, что сейчас произойдёт.

Сердце заколотилось — а вдруг ничего не произойдёт? Но Ведьма Ида ступила вперёд и спокойно стала рядом с внутренним котлом, наполненным умиротворяющим зельем.

— Просто взмахни палочкой, Ида, — сказала мне Кристина.

Я крепко сжала её в ладони, которая тут же стала влажной, и сделала пробный взмах. Я ощутила, как зелье в котле вскипело, и сила полилась из него в палочку. Всё вокруг на мгновение заволокло золотистым туманом, который распался на сотни соцветий. Ворох первоцвета покрыл пол-лавки, а затем — исчез. Господин Олливандер одобрительно покачал головой, а Саймон восхищённо протянул «ооо».

— Что ж, Ида, я тебя поздравляю. И, как мы с твоей мамой договорились, заплачу я — это подарок на твой день рождения.

— Спасибо, Кристина, — прошептала я, всё ещё сжимая ивовую палочку в руках, не зная, что теперь с ней делать и куда деть.

— А мне подарок? — проговорил Саймон, широко распахнув глаза.

— А у кого день рождения в мае?

— У меня!

— Вот тогда и стоит ждать подарков.

— Но ведь это так не скоро! — простонал Саймон, но тут же забыл об этом, так как часы на ратуше начали бить двенадцать, и он выбежал на площадь, где уже собралась толпа зевак. Мы с Кристиной попрощались с господином Олливандером и вышли вслед за ним.