Кристина выдержала то же испытание, которому подвергся Анджей, и так же твердо держалась заранее придуманной истории. Она была даже слишком хорошо отрепетирована: Кристина повторила шутку Анджея о приглашении от германского посла, хотя сухо добавила, что частые визиты Анджея в Британское посольство могли иметь отношение к привлекательной дочери посла. Но, что важнее, как она позднее докладывала в Секцию Д, «я снова отрицала связи с британцами, – и добавила с характерным апломбом: – кроме флирта», вероятно, подразумевая сэра Оуэна [5].
Офицеры, которые допрашивали Кристину, хотели знать, каким образом и как часто она ездила в Польшу, ей показали копию документов на имя Зофьи Анджеевской с ее фотографией. «Отрицать не стану – сходство поразительное, – сказала Кристина, по свидетельству одного из тех, кому сама об этом позже расскажет, – однако мне кажется, что девушка на фотографии куда меня симпатичнее» [6].
Кристина заболела еще до ареста и, несмотря на ее мужество, Анджей представить себе не мог, как она выдержала двадцатичетырехчасовой допрос. Но не в первый раз Кристина использовала свою очевидную слабость, заходясь в кашле до слез. Британцы позднее охарактеризовали ее состояние как «огромное самообладание»: она несколько раз прикусила язык, так что казалось, будто она кашляет кровью[57] [7]. Это было мучительно больно, но тактика дала немедленный результат. Немцы испугались туберкулеза, который мгновенно передается по воздуху за счет разлетающихся микрокапель крови или слизи, причем не только при кашле, но и во время разговора. Вызвали тюремного врача, чтобы диагностировать болезнь Кристины. Как бы между прочим она упомянула, что обращалась к тете, родственнице венгерского правителя адмирала Хорти, с просьбой найти специалиста по легочным заболеваниям – как раз перед арестом. У Кристины и вправду были связи с семьей Хорти через дальнюю тетку, и хотя в 1941 году это едва ли могло произвести впечатление на гестапо, для венгерского доктора это могло стать поводом помочь девушке. Вряд ли его убедил ее кашель, однако врач назначил Кристине рентгеновское исследование. Она и надеяться не могла на лучший результат. На снимке были видны темные тени – следы работы в гараже «фиата» пятнадцатью годами раньше. Врач подтвердил туберкулез и потребовал, чтобы ее немедленно освободили на гуманитарных основаниях[58]. Хладнокровие Кристины оказалось не напрасным. После короткого обсуждения ее и Анджея, которого сочли потенциально зараженным, выпустили, но на определенных условиях. Освобожденным приказали пойти на обычную встречу в кафе «Ханльи» в сопровождении двух полицейских в штатском, прежде чем вернуться в квартиру, которую они не имели права покидать без особого разрешения. Им запрещено было пользоваться каким-либо транспортом, кроме трамвая, и они должны были каждые три часа по телефону отмечаться в полиции. К счастью, уже пошел слух об их аресте, да и вообще – достаточно было взглянуть на распухшее от ударов лицо Анджея и на Кристину, чтобы понять, что случилось. В кафе их никто не приветствовал, никто не подходил. Выпив по чашке кофе – это было первое, что они смогли отправить в рот за два дня, – они медленно пошли домой по ледяным улицам. И только убедившись, что за ними следуют по пятам, а телефон поставлен на прослушку, они, наконец, почувствовали панику.
Радость и гордость Анджея, песочно-коричневый двухдверный опель «Олимпия», который получил прозвище «Поль Опель», был спрятан с полностью заправленными баками в грязной заброшенной оранжерее во дворе позади их квартиры. Это был тот самый автомобиль, на котором Анджей год назад приехал из Польши и на котором сбежал из лагеря для интернированных в Венгрии. СС стала пользоваться «опелями» с 1938 года, а годом позже открытый автомобиль стал фаворитом высших офицеров СС [8]. Возможно, любимая машина Анджея прежде принадлежала офицеру вермахта, так как впоследствии сестра Анджея гордо называла ее «военным трофеем, полученным от Германии» [9]. Поскольку Анджей никогда не использовал «опель» для поездок через границу и не катался на нем по Будапешту, автомобиль не был известен венгерской полиции. Когда, безмятежно проигнорировав наблюдение за квартирой, к ним пришел друг с бутылкой сливовицы, вся троица разработала план побега. Вечером полиция отправилась за «шевроле» Анджея по городу, а тем временем он сам завел «Поля Опеля», заполнив оранжерею клубами дыма, и тронулся в противоположном направлении. У «опеля» был четырехцилиндровый двигатель, и он мог развивать скорость шестьдесят миль в час. Вскоре они припарковались у старых домов, оштукатуренных и окрашенных в желтый цвет, за углом от здания Британского посольства. Быстрый звонок Кейт О’Мэлли, а потом они через заметенный снегом крытый вход прошли во внутренний двор посольства.
В XVII веке, во время турецкой оккупации Буды, здание британского посольства было частью дворца, где размещался гарем, рядом находились сады, протянувшиеся до средневекового бастиона, окружавшего Старый город. От верхних ступеней крытого входа начинался длинный проход, который вел в кабинет сэра Оуэна. Кристина и Анджей молча рухнули в кресла. Сэру Оуэну хватило одного взгляда на опухшие лица и воспаленные глаза пришедших; он налил им выпить – у него на подносе всегда стояли бутылки, между красными дипломатическими коробками с бумагами, старыми экземплярами «Нью Стейтсмен» и телефоном, который он хранил в обитом сукном деревянном ящике, дабы, окажись там жучок, оградить от прослушки свои частные разговоры [10].
Сэр Оуэн уже некоторое время подозревал, что гестапо через венгерскую полицию подбирается к Кристине. «Я умолял ее покинуть страну, пока еще оставалось время, – позднее сокрушался он, – но она проявляла ужасное упрямство» [11]. Теперь он был твердо настроен вытащить ее из опасности, и если Анджей, симпатию дочери к которому он никак не одобрял, тоже подлежал эвакуации, тем лучше. План сэра Оуэна состоял в том, чтобы спрятать Кристину на следующий день в багажнике посольской машины и отправить на этом автомобиле кого-то из младшего персонала в Югославию – до самого Белграда. Анджей должен был последовать за ней на своем «опеле», который понадобится им для дальнейшей поездки по Европе.
«В воскресенье после завтрака, – прозаично писал впоследствии сэр Оуэн, – я заметил суету во дворе» [12]. Ни в одной посольской машине не было достаточно просторного багажника, в котором могла бы спрятаться Кристина. К счастью, автомобиль сэра Оуэна, роскошный «крайслер», обладал нужными пропорциями. Багажник немедленно вычистили, а бензобак и запасные канистры наполнили из огромного резервуара, предусмотрительно устроенного сэром Оуэном во дворе посольства [13]. Сэр Оуэн стал торопить гостей, надо было подготовить фальшивые паспорта, новые имена, визы – без этого они не смогли бы пересечь границу и путешествовать по Европе.
Анджей знал по-английски два слова – double whisky (двойной виски), но он выбрал имя Эндрю Кеннеди, решив проявить уважение к ирландским корням сэра Оуэна, а также в честь родственницы, которая вышла замуж за ирландского эмигранта-католика, историю которого он решил использовать. Кейт тут же посоветовала Кристине звонкое аристократическое имя Кристина Грэнвил. Ее легенда состояла в том, что родители-французы (Гранвиль) жили на островах в Ла-Манше, поэтому она свободно говорила по-французски, а по-английски заметно хуже и с акцентом. В обмен на новое имя Кристина подарила Кейт талисман с образом Божьей Матери Ченстоховской, который носила с детства; она сказала на прощание: «Сохрани это для меня, но, должно быть, он мне больше никогда не понадобится» [14].
Прощание затянулось, и даже сэр Оуэн начал беспокоиться, но Кристина оставалась невозмутимой. Когда служащий посольства спросил дату ее рождения, она улыбнулась, взглянув на него, и воспользовалась случаем убавить себе семь лет. С этого момента Кристина всегда будет называть годом рождения 1915-й. Может быть, это была маскировка, но больше похоже на тщеславие. Едва просохли чернила на новом паспорте, двадцатишести летняя Кристина Грэнвил готова была отправиться в свободный мир[59].
