К концу февраля 1940 года, к своему нарастающему раздражению, Кристина так и не смогла пересечь границу и отправиться в Польшу. Проблема возникла с самой неожиданной стороны. Британский отчет деликатно описывает ситуацию: «поляки были довольно трудными» [45]. Польское подполье начало самоорганизацию, но появилось несметное количество ключевых групп, каждая со своей политической ориентацией, со своими связями, соперничающих друг с другом, а разведка базировалась не только в Варшаве, Будапеште, Бухаресте и Белграде, но и в Афинах, Стамбуле, Каире и Стокгольме. В основной группе сопротивления, представлявшей польское правительство в изгнании, испытывали по поводу Кристины понятные опасения: любительница, «на оплате у англичан», как она с горечью писала, будет зависима от чужой власти [46]. Если Кристина считала, что, поставив свою жизнь в опасное положение, она, наконец, будет принята и оценена соотечественниками, то она ошибалась. Вместо этого она очутилась в знакомом положении между польским патриотом и чужаком, только на этот раз «чужая» означало «британский агент». Трения между разными группами усиливались, тайная польская сеть в Будапеште предупреждала ее, что «любое действие в Польше, не согласованное с нами, будет считаться вражеским» [47]. Хотя Кристина пыталась смягчить картину этого напряжения в отчетах в Секцию Д, оценки ее перспектив в офисе становились все более прохладными.

Однако Кристина не сидела без дела. Иногда она присоединялась к Анджею в его рейдах, но в основном она занималась своими планами по распространению антигерманской пропаганды в Польше. В январе 1940 года Секция Д прислала Бэзила Дэвидсона, молодого журналиста от «Экономиста» и лондонской «Ивнинг Стандарт»; он приехал в Будапешт поездом через Югославию с большим запасом взрывчатки в синей пластиковой сумке. Его работа заключалась в том, чтобы создать официальное новостное агентство, способное поставлять сообщения Министерства информации местным газетам, а также чтобы запустить подпольную печать. К сожалению, как он сам позднее прямо признавался: «Я понятия не имел, как все это делать» [48]. Почувствовав нужный момент, Кристина не только забрала взрывчатку для хранения в своей квартире, но и начала осуществлять план по формированию радио «Станция Свобода», вещавшей новости союзников и их пропаганду на Польшу из Венгрии. «Я буквально увлекся “Мадам Маршан” и хотел увидеть, как она будет действовать дальше», – написано в одном из отчетов в Секцию Д, хотя потом следует более практическое соображение, что если бы дела пошли скверно, это могло «добавить некоторую незаслуженную репутацию нашей собственной деятельности» [49].

В феврале Питер Уилкинсон, бывший член Британской военной миссии в Польше, прибыл в Будапешт с партией револьверов, которые, по словам Дэвидсона, были слишком тяжелые и массивные, чтобы ими пользоваться, и в любом случае требовались боеприпасы, достать которые на месте было совершенно невозможно. Дэвидсон предложил бросить оружие в Дунай. Уилкинсон переключил внимание на перспективы пропагандистской работы и потому захотел встретиться с Кристиной, но даже его присутствие не могло преодолеть возражения поляков против ее схемы работы радио. Первая встреча Уилкинсона и Кристины задала тон их будущим отношениям: коротким, отстраненным и профессионально разочаровывающим. Он был одним из немногих мужчин, на которых она не смогла произвести впечатление.

Уилкинсон был человеком проницательным и хотя признал потенциал Кристины в качестве агента, счел ее очарование помехой в этой работе, а также не одобрял то, что назвал отсутствием личной морали. Не добившись ничего существенного и сославшись на «холод центрально-европейского ветра и снегопад хлопьями», который делал Будапешт «совершенно невыносимым», Уилкинсон уехал [50].

В середине марта новые неожиданные обстоятельства оказали влияние на Кристину: «ее привлекательность стала причиной некоторых осложнений в Будапеште» – отмечено в отчете Секции Д [51]. Проблемы начались, когда польский журналист и разведчик Йозеф Радзиминский, все еще влюбленный, но получивший очередной отказ, угрожал застрелиться в ее квартире – причем выстрелить «в свои гениталии»; Уилкинсон докладывал об этом с откровенным отвращением [52]. В последний момент Радзиминскому не хватило нервов, он слегка задел выстрелом ногу, но, согласно Уилкинсону, «эта неудача сделала его еще более настойчивым» [53]. Вернув возможность ходить, Радзиминский бросился с моста Элизабеты – выяснилось, что Дунай к тому времени был наполовину замерзшим. В результате он не утонул, а сломал вторую, на тот момент целую ногу. «Он преуспел лишь в том, что ранил себя и не был арестован», – коротко доложили в британскую разведку, откуда пришел ответ телеграммой, что этот инцидент является серьезной угрозой безопасности [54]. Суждение самой Кристины о Радзиминском было еще суровее: «он доказал свою несостоятельность и был уволен», больше она ничего о нем не сказала[36] [55]. Такого рода публичность могла привести к сокращению британского разведывательного присутствия в Будапеште, а кроме того, это привлекало внимание к тому, чем занимаются в городе многочисленные «иностранные корреспонденты». В сочетании с враждебностью поляков к британским агентам в Венгрии этого хватало Секции Д, чтобы наконец одобрить очевидно самоубийственную миссию Кристины в оккупированной Польше [56].

«Ну! Ваши поляки не слишком много сделали!» – так генерал Айронсайд, тогда начальник Генерального штаба, упрекнул Эдриана Картона де Виара, когда тот наконец вернулся в Лондон после нацистской оккупации Варшавы. Картон де Виар, ставший свидетелем решимости и отваги польских военных и гражданских лиц во время сентябрьской кампании, счел замечание генерала преждевременным. Отчасти потому, что поляки так никогда и не сдались. Зная это, он спокойно ответил: «Давайте посмотрим, что сделают другие, сэр».

«Ветер рассекал, как меч, лес, равнину и горы», – несколько мелодраматично написал близкий друг и еще один британский агент об условиях первого путешествия Кристины в оккупированную Польшу с целью британской пропаганды в феврале 1940 года. «Птицы замерзали на ветвях деревьев, под которыми они спали… кровь на снегу отмечала проход голодных волчьих стай» [1]. На самом деле Кристине на пути не встречались ни замерзшие птицы, ни голодные волки, однако она столкнулась с чем-то более тревожным – она впервые увидела человеческую цену войны.

В Будапеште Кристина познакомила Анджея с журналистами, дипломатами и – после увольнения Радзиминского – представила его Британской секретной службе. Анджей не говорил по-английски, но был «единственным, кому я могла бы доверять», – сообщила Кристина своим боссам из Секции Д, когда они спросили, кого бы она рекомендовала на замену слишком влюбчивому агенту [2]. Со своей стороны, Анджей свел Кристину с Янеком Марушажем, звездой польской довоенной олимпийской команды лыжников, а теперь горным курьером польского военного атташе, оказавшегося в изгнании[37]. По прежним годам на лыжных курортах Кристина немного знала Яна, а теперь попросила его взять ее с собой в следующий переход в Словакию через Татры – горы, достигавшие двухкилометровой высоты, и через хорошо охраняемую польскую границу – в Закопане, на оккупированную территорию. Сначала Ян подумал, что она шутит, потом решил, что она сошла с ума. Дело было не только в войне, но и в жесточайшей зиме с морозами до тридцати градусов в горах и снегом до четырех метров глубиной, порой накрывавшим целиком крестьянские хижины. На пути не было лыжни, не было вообще никакой дороги и спуску в сторону Польши предшествовал занимающий несколько дней подъем по другую сторону границы – с поддельными документами, припасами, маленьким походным примусом и лыжами. Ян уверял, что даже для него такое путешествие почти невозможно, он сомневался, что Кристина вообще способна его пережить. Анджей поддерживал его, убеждая Кристину по крайней мере отложить переход до весны, но «такова была сила ее уверенности», писал он позже, что через несколько часов Ян согласился взять ее в следующий раз, так как его темп в любом случае будет ниже из-за того, что ему придется сопровождать через границу некое важное лицо [3].