Цзюньчэнь сидит на коне и с интересом наблюдает за схваткой. Его приближенные и воины свиты оживленно комментируют игру, цокают языками, смеются.

Голова опять прилетает к Чжан Цяню. Тот пытается сделать рывок к востоку, но сзади на него наваливается кто-то тяжелый, с нечистым дыханием, и Чжан Цянь снова падает, роняя страшный снаряд.

Это Дэ Мин. В исступлении он начинает душить соотечественника, бормоча жалко и страстно, словно безумец:

– Прости меня, господин… Прости… Я жить хочу…

Чжан Цянь из последних сил сбрасывает его цепкие жилистые руки.

– Ты! – тоже почти обезумев, кричит Чжан Цянь. – Это был ты!

Голова летит на закат. Чжан Цянь и его команда проиграли свои жизни.

Проигравших гонят к святилищу. Степной ветер так резок и остр, что, кажется, выгрызает внутренности, точно изголодавшийся зверь. Посреди святилища высится громадный уродливый череп с разинутой пастью, из которой давно выкрошилась половина зубов, огромных и острых, как изогнутые кинжалы, – останки какого-то невиданного допотопного зверя. Много веков спустя дотошные ученые назовут таких зверей тарбозаврами, но сами звери этого уже не узнают и их черепам будет все равно. А душам тех, кого зарезали, чтобы окропить зубы вымерших чудовищ человеческой кровью, и подавно.

Шаньюй Цзюньчэнь спешивается. Вокруг – громадная толпа хунну. Пленников ударами плетей ставят на колени. Кто-то бессильно молчит, кто-то стонет от переломов и ран. Цзюньчэнь достает меч и, высоко подняв его, кричит протяжно и страшно, изо всех сил напрягая голос, чтобы, несмотря на ветер, его слышали все.

– Именем деда своего, великого Модэ, именем золотого рода Цзюньчэнь и всего народа «четырех рогов»! Великий дух неба Тенгри! Храни нас! Даруй нам могущество и богатство! Не оставляй нас без побед!

Легко, как мальчишка прутиком сбивает головку одуванчика, шаньюй летящим ударом перерубает шею первой жертве. Голова не отлетает, задумка иная: она сваливается набок, точно крышка кувшина, а из открывшейся настежь артерии хлещет на зубы чудовища алый выплеск. Точно это сам ящер скусил голову двуногой козявке. Точно он теперь насыщается всласть.

Пинком к голове ископаемого зверя подгоняют следующего. Шаньюй уже не утруждается: мелькают сразу несколько мечей стражников, те входят во вкус.

И тут Чжан Цянь кричит, стараясь привлечь внимание повелителя хунну.

– Великий шаньюй, подобный небу! Образумь своих не в меру усердных слуг! Ровно десять душ требует Тенгри! Ни единой больше! Перестараешься, и Орхон выйдет из берегов!

Цзюньчэнь, уже подошедший было к своему коню, чтобы вернуться в седло, ошеломленно оглядывается, а потом, дернув губой, жестом приказывает стражникам остановиться. Толпа недоуменно гудит. Шаньюй возвращается в святилище. Взглядом выхватывает Чжан Цяня из сразу шарахнувшихся от ханьца остальных проигравших; те даже сейчас боятся привлечь к себе внимание сильных мира сего больше, чем бесславной смерти в общем потоке. Смерть привычнее, смерть проще, смерть незаметнее. Все хотят быть незаметными, когда свистит ее коса, даже если она косит именно их.

Владыка подходит к окровавленному Чжан Цяню. Несколько мгновений меряет его пристальным, испытующим взглядом узких умных глаз. Потом спрашивает:

– Кто ты такой? Откуда знаешь наши законы?

– Ханьский посол. Десять лет в плену. Обучен языкам и боевым искусствам. Нет смысла убивать. За меня дорого дадут.

Напряженный взгляд шаньюя сменяется почти добродушным. На обветренных узких губах проступает улыбка.

– Ты прав, ханец! – говорит властитель. – Нам не нужен потоп. Идем со мной, расскажешь, к кому и когда ты ездил послом.

От неожиданного толчка в спину Чжан Цянь силится устоять на ногах, но, поскользнувшись на шмате курдюка и позорно пропахав носом по вонючей кошме, больно бьется головой об огромный котел, висящий в центре юрты, чем вызывает взрыв хохота пирующих. Вот шаньюй заходится в смехе, в восторге от выходки своего нукера. Рядом откинулся на спину и дрыгает ногами его сын и наследник, молодой Юйдань. Хрюкает, как сытый хряк, колыхаясь необъятным брюхом сянь-ван, и даже Ичисс скалит желтые зубы в волчьем оскале.

– О! Вот и наш герой! – Цзюньчэнь делает большой глоток из черепа, обрамленного серебром в пиршественную чашу, чтобы унять икоту, взявшую его от неудержимого смеха. – Твой поступок сегодня восхитил многих.

Чжан Цянь молча кланяется и садится в угол, куда ему указывает нукер. Вокруг шаньюя вольно раскинулись порядка двадцати представителей хуннской знати. Они уже наелись разварной баранины и теперь, потягивая рисовое вино, жаждут развлечения.

– Говорят, ты десять лет тут околачиваешься. Ты умеешь драться и никакой не евнух, – продолжает шаньюй.

– Когда-то он был вельможа, – подтверждает, пьяно улыбаясь, сянь-ван.

– Да. Я служил при дворе, но теперь служу Великому шаньюю. Я веду учеты и…

– И проверяешь «товар», да? – хихикает, перебивая его, Юйдань. – Проверяешь снаружи и внутри, так? Особенно женщин?

– Ну, это легкое преувеличение, – скромно кланяется Чжан Цянь.

– Ха! Давай-ка узнаем, герой… – Ичисс пьяно жестикулирует и, не замечая, опрокидывает чашу с вином. – Давай, «проверь-ка» десяток рабынь за одну ночь!.. А если не уверен, то, может, опять сыграем в мяч с твоими соплеменниками? Кто выиграет, будет твоим помощником, а?

Лули-ван снова заходится в хохоте, пока съеденная еда не начинает идти в обратную сторону.

Чжан Цянь встает и низко кланяется шаньюю. Потом, уже не так низко, но подчеркнуто почтительно – заблеванному непереваренной бараниной Ичиссу, ни единым жестом не выдавая свое омерзение и держа тон:

– Я должен отказаться, господин! Я уже говорил, что то, что случилось с северянкой, было недоразумением… Учитель Конфуций сказал: «Единственная настоящая ошибка – не исправлять своих прошлых ошибок».

– Ладно говоришь, ханец! – Цзюньчэнь отрезает ухо от бараньей головы, лежащей перед ним на золотом блюде, и кидает его Чжан Цяню. Слава Небесам, поймал! Иначе пришлось бы, как псу, поднимать с пола. Ни на секунду не расслабляться! Чжан Цянь с благодарностью подносит руку к сердцу.

– Ладно? – Ичисс психует, стряхивая с груди блевотину и вытирая ладонь о жирные волосы, заплетенные в толстые тугие косы. – Слушай, брат, тебе, может, по душе эта болтовня… а я его поймал – он собирался ее испортить…

Шаньюй, улыбаясь, перебивает:

– Пока ты сам не успел, да?! Ха! Она уже на дороге в Паркану – так что остынь, младший брат! Держи свою ярость в седле… Тебе еще рабынь надо?

– Отдай его мне. Продам его туда же, в Паркану, и куплю себе стадо рабынь. И буду… – лули-ван яростно пытается поразить соплеменников широтой воображения. – Буду за ночь покрывать каждую! Так ли, ханец?

– Драгоценный камень нельзя отполировать без трения! – невозмутимо отвечает Чжан Цянь.

Хунну дружно смеются, сгибаясь пополам и фыркая, как лошади.

– Я бы оставил тебя, ханец. Да мой брат тебя загрызет! Или камнем своим… – вождь хунну не договаривает и валится на пол, покатываясь от смеха.

Едва живой от физической усталости и нервного напряжения, идет Чжан Цянь, пошатываясь, из шатра владыки. И тут его хватает за горло Ичисс.

– Ты остался жив и опозорил меня, ханец, – цедит сквозь зубы вельможа. Чжан Цянь еле слышно сипит. – Я не убью тебя сам, много чести для презренного чужака. Но я не дам тебе жить. Ты понравился шаньюю. Не хватало еще, чтобы вы подружились!

Он слегка ослабляет хватку. Чжан Цянь со стоном, хрипом и бульканьем втягивает воздух, пытаясь перевести дух. Ичисс, держа его за плечи, разворачивает вбок. Перед Чжан Цянем стоит Гань. Тот почти не изменился. Еще чуть заматерел, еще чуть раздался в груди и плечах, еще добавилось морщин и складок на лице. Ичисс скалится.

– Узнаешь?

Гань, не моргая, бесстрастно глядит бывшему хозяину в лицо.

– Да… – хрипло говорит Чжан Цянь.