— Нет!

— Неферуре, — надавил Сенмут, — ты упала с лошади и совсем не ведаешь, что творишь. Что ты знаешь о жизни за пределами дворца? Тебе когда-нибудь приходилось так голодать, что участь отдать руку на отсечение за кусок хлеба не казалась тебе страшной? А приходилось ли тебе, Неферуре, убегать от таких же голодных детей, которые и убить могут, лишь бы съесть украденный тобою виноград? Ты думаешь, что жизнь везде одна и та же, что девушки моложе тебя не бегают по ночам в поисках укрытия, а жирные потные мужчины не насилуют их матерей в этот момент.

Она молчала, чувствуя тошноту.

— В нашем государстве гибнут люди от обычной жизни, от работы. И по чьей воле, скажи мне? Великий Амон закрывает на наши несчастья глаза, потому что ему плевать, как и другим богам! Все они погрязли в своих проблемах и забыли о нас, обычных смертных!

Когда мою мать домогались, никто не пришел к ней на помощь. Никто! Я был слишком мал, чтобы помочь. Богатые вельможи, считающие, что могут брать женщин, как вещи, убили ее со смехом, совсем случайно, когда она барахталась в их руках, как раненный птенчик. Задушили. Где были боги, когда они глумились над ее телом?

Она сглотнула ком в горле.

— Сет тоже бог, — возразила она, — он также закрывает глаза, лжет и играет нами. Он не лучше других богов.

Сенмут побагровел от гнева.

— Не смей так говорить о Нем! Всем было наплевать на меня, в то время как он помог мне выжить!

Неферуре пошатнулась от слабости в ногах.

— Ты чем-то меня опоил! — прошипела она жалобно, и слезы показались на ее ресницах. Нет, она не согласится с ним ни за что. Однажды она поверила Сету, но теперь — никогда. Он обещал ей совсем другую, счастливую жизнь с Тутмосом.

Сенмут криво усмехнулся и схватил надоедливую, но, когда та непокорно треснула его, вспылил. Сам того не ведая, он грубо отшвырнул ее в постель.

— Ложись и спи, — приказал Сенмут и отер запястья, вспоминая о плене и о том, как же вовремя подоспели эфиопцы.

— Ты предал маму.

Он замотал головой.

— Ты еще не доросла до таких дел, и никогда не дорастешь.

Его надменная снисходительность показала Неферуре все его отношение к ней. Он совершенно не воспринимал ее как взрослую и умную девушку, не видел в ней ничего от матери, ни незаурядного ума, ни той самой энергетики, которая окружала Хатшепсут. Неферуре поняла, что она — никто, всего лишь дочка влиятельной особы.

— Предатель! — выплюнула она из последних сил больше из-за желания оскорбить его, нежели от обиды. — Ты предал мою мать! Меня! Нашу семью!

После таких слов взгляд Сенмута изменился, наполнился нервозностью.

— Ты глупее, чем я думал, Неферуре. Да, доверия Хатшепсут я лишился. Да, можно сказать, что я предал ее, что я устроил заговор, сошелся с эфиопцами. Да, да, и еще раз да! И это моя правда. Это мои планы, куда тебе не стоит лезть. Одно уясни: тебя я не предавал. Ты моя кровь, моя дочь, которая достойна лучшего. Ты — та, кто в случае любой беды всегда окажется под защитой, под покровительством великих. Что взять с власти фараона? Посмотри на свою мать, она бежала. И кто тебя защитил? Она? — он фыркнул с долей восторга от себя самого.

— Фараоны меняются, богини же запечатлеются в веках. Тем более Египет нуждается в переменах. Когда Сет станет фараоном, не одна Эфиопия покорится нам. Стоит лишь сыграть вашу свадьбу. Не смей отнекиваться! — в его голосе послышалась жестокость, но он тотчас смягчился, увидев страх в глазах дочери. Сенмут продолжил с лаской:

— Дорогая, прости меня. Я погорячился… Я желаю тебе только добра. Ты хорошая девочка, я правильно тебя воспитал, поэтому со временем ты поймешь, что наши действия сегодня окупятся в будущем. Не будет войн, не будет бунтов. Сет сможет решить вопрос и с голодом, и болезнями. С ним ты будешь в безопасности. Конечно, все зависит от тебя. В твоих руках отныне весь Египет. Тебе нужно лишь поддержать Сета.

Ей удалось успокоить дрожащее плечи и перестать лить слезы. Она миролюбиво улыбнулась, утирая нос. Честно говоря, ей было страшно, одиноко и хотелось к Тутмосу.

— Но… Сет не имеет тела в нашем мире.

— Это пока. С моим зельем можно считать Гермиону уже беременной. Сет не позволит Северусу сдерживаться.

— Но сколько людей погибнут! Что за правитель, чья власть придет со смертью других? Ведь многие не примут его!

Неферуре и сама не верила в то, что говорит, но унять дрожь в теле ей удалось. Она сильная. Он помедлил, словно пытался взять себя под контроль, и с долей раздражения протянул:

— Это политика, Неферуре. Такое ощущение, что все наши уроки прошли мимо тебя. Да, погибнут тысячи, но Египет возвысится. Я стану официальным советником, ты — жрицей. Мы сделаем мир лучше через кровь мешающих нам людей. Они встают против Египта. Против нас. Или ты хочешь зажить жизнью тех дворняг, у которых мои люди нашли тебя?

Замотав головой, девушка потупила взгляд и сжалась в комочек. Она уже ничего не хотела. Ей было жутко и страшно, что в ушах слышалось сердце, а дрожь доходила до кончиков пальцев ног. Какое-то время Сенмут просто стоял, глядя на нее с грустной улыбкой, а затем просто ушел.

В одиночестве она заревела. Выбора у нее не было: Сенмут ясно дал ей это понять. Её заставят пройти обряд, выйти замуж и отдать магию Сету. Жестокому, злому лжецу. Нет, никогда этому не бывать, никогда Сету не достанется ее магия, она никогда не поможет ему.

Что бы сделала на ее месте мама? Неферуре вспомнила характер Хатшепсут, её любовь к Египту и готовности пойти на все ради своего государства.

Спустя час Неферуре нашли в луже крови, с раной на запястье, мертвой.

***

Сенмут спешил. Он быстро схватил папирус с именами, которые уже заказаны в царство мертвых, и поторопился к лошади. Его ждали жрецы и несколько наемных эфиопцев, которые за небольшую плату возьмут всю грязную работу на себя — не все же делать его змейкам. Он собирался садиться на лошадь, когда какой-то мальчуган окликнул его. Сначала Сенмут недовольно изогнул бровь, потом внимательно присмотрелся к парнишке и кивнул, разрешая говорить. Тот мялся и мотал головой, не мог связать двух слов, указывал в сторону покоев Неферуре.

Сенмут фыркнул, но от внезапного сознания, что дочери грозит беда, побледнел. Наверно, она опять задыхалась. Мужчина рванул к ней, требуя принести кувшин из его комнат. Но ни одна служанка не двинулась с места. Мальчик закрыл лицо ладошками. У архитектора ослабели ноги, но он переступил порог комнаты и осмотрел алую лужу. Подумалось: вино кто-то разлил. Мельком бросил взгляд на мертвую дочь и прикрыл глаза. Губы задрожали, свиток упал на пол, и совершенно неожиданно он понял, что всё это время совершенно ничего не слышал, будто оглох. И в тот же миг мешанина звуков: возня, всхлипывания слуг — ворвались в его голову и заметались в безумном ритме.

Он больше не мог оставаться в этом доме, поэтому быстро вышел и бездумно побрел. На улице стояла тишина, а его трясло и мутило. Ноги сами несли куда подальше от дома, от слуг, от жрецов. В мелкой дрожи, в поту Сенмута воротило от самого себя. Он ясно понимал: дочь мертва.

Его глаза заволакивала пелена. Дорога казалась не знакомой. Разве что мозг соображал, что палатки с торгашами бывают только на рынке. Толпа людей шла навстречу. В очередях галдели. Все были заняты своими проблемами. Весь этот беспорядок настолько потряс Сенмута, что он с силой замотал головой, отрицая городскую суету. Как они могли жить, когда у него умерла дочь? Как все могло продолжаться для всех, кроме нее? Его пухлые губы скривились, готовясь вот-вот извергнуть дикий вопль горечи и страдания. Желая растерзать самого себя, Сенмут выжал из легких боль и снова ее вдохнул, обежал взглядом толпу и резко замер, увидев Ее. Бегло оглядываясь, Хатшепсут прятала глаза и скорее спешила уйти. Она могла бы и не переживать: мало кто знал её в женском обличье.

Он окликнул свою любовницу, но она не обернулась. Тогда Сенмут погнался за ней, выкрикивая ее имя во все горло. Много кто останавливался, смотрел на него с равнодушием или испугом, но только не она. Хатшепсут рванула со всех ног вниз по улице в толпу людей, которая спешила поглотить силуэт хрупкой женской фигурки. Сенмуту пришлось положиться на своё зрение, чтобы не упустить её. Он расталкивал людей, шел прямо к своей цели, пока его не схватили за локоть.